Читать книгу "Железная Маска и граф Сен-Жермен - Эдвард Радзинский"

Между тем допросы заканчивались, и начи­нался процесс, где король по-прежнему ждал по­каяния олигарха.

16 ноября 1664 года начались судебные засе­дания. Генеральный прокурор обвинил супер­интенданта в расхищении государственных средств, в оскорблении Его Величества. Он потре­бовал смертной казни через повешение на пло­щади перед Бастилией. Долго читал бесконечные пункты обвинения. Эти пункты были составлены королем и Кольбером. Обвинений было множе­ство, и часто они были вздорны, мелочны и не­лепы до смешного.

Сначала король и Кольбер велели суду разби­рать преступный «план восстания». Обвинение назвало его «подготовкой восстания против Фран­ции и короля». Это был главный козырь обвине­ния. Но Фуке хорошо подготовился. В своей речи он признал, что действительно мечтал поднять восстание. Но, упаси боже, отнюдь не восстание против Франции и Его Величества. Но против во­ровства и коррупции кардинала Мазарини, от ко­торого собрался защитить короля, Францию и себя лично. «Впрочем, — добавил он с усмешкой, — мне бессмысленно отвечать на это обвинение. Ибо это не было восстание. Но всего лишь замысел восстания, от которого по зрелом размышлении я отказался. Но наш справедливый закон, как из­вестно, не наказывает за замысел и карает только за его осуществление. Стоит ли терять время и долго останавливаться на обсуждении неосуществ­ленного замысла?»

Прочитав речь Фуке, король пришел в неис­товство. Канцелярия короля сообщила судьям, что им следует считать «замысел» «восстанием» и су­рово наказать за «замысел», ибо так хочет король. И раз навсегда запретить обвиняемому играть сло­вами!

Но даже послушный суд не решился это сделать, ибо это означало превратить процесс в посмешище. До какой бездарной наглости доходит Власть, когда она одержима жаждой мщения!

По окончании заседания, вернувшись с Фуке в Бастилию, д'Артаньян продолжил убеждать Фуке, что ему должно торопиться признать свои преступ­ления. Только тогда король дарует ему помилова­ние. Но Фуке в ответ лишь усмехался:

— Не повторяйтесь, д'Артаньян! Его Величе­ство отнял у меня слишком большое состояние, чтобы выпустить меня на волю. Он слишком не­справедливо поступил со мной, чтобы простить меня. Отпущенный на свободу, я буду живым уко­ром... да и состояние придется возвращать. Но за­брать деньги просто, вернуть их куда сложнее. Вам следует понять, мой друг: моя карта бита до начала игры! Но я, которого заставили участвовать в ба­лагане, именуемом судом... постараюсь это сделать с достоинством и пользой для Франции.

Уже на следующий день Фуке вместо продол­жения защиты неожиданно перешел к прямой атаке. Дерзкой атаке на покойного кардинала. Тень Мазарини была вызвана на суд. И судьи и публика услышали то, чего так стремились избежать Людо­вик и Кольбер: Фуке обрушился на покойного кар­динала, за которым незримо встали августейшие тени — королевы-матери и крестника Мазарини — короля. На следующий день пришла очередь Коль­бера. Фуке обвинил Кольбера в похищении из дома Фуке тысячи писем Мазарини, в которых тот прямо приказывал Фуке осуществлять нужные кар­диналу финансовые операции. «Я обязан был ис­полнять указания тогдашнего главы правительства. И я их исполнял. К сожалению, это была обычная государственная практика — грабить собственную страну. И ей подчинялся я, как и все исполнявшие мою должность до меня. Месье Кольберу, похитив­шему эти письма, это хорошо известно. Именно в результате подобных распоряжений кардинала миллионы ливров исчезли из казны. Я признаю себя виновным лишь в нарушении финансовой дисциплины».

Речь Фуке привела короля в бешенство. Лю­довик потребовал скорейшего завершения про­цесса. В приговоре покорных судей под страстным королевским давлением Людовик не сомневался.

Все это время, пока шел процесс, госпожа де Севинье присутствовала на заседаниях суда. Она описала увиденное в письмах все к тому же госпо­дину де Помпонну. Он был другом Фуке и занимал по его протекции ряд важных государственных должностей. В отличие от большинства испуганных друзей Фуке месье Помпонн попытался протесто­вать, написал письмо королю. Король ответил ла­конично — выслал его в имение под домашний арест. Туда и писала ему маркиза де Севинье. Мар­кизу король вынужден был прощать, ибо она была женщина. Король считался Арбитром Галантности, и ему принадлежал афоризм века: «Женщину можно оскорбить только комплиментом, ее можно ударить, но только цветком». Как же я охотился за письмами маркизы, — вздохнул месье Антуан, — но владетели были слишком богаты... Однако одно я заполучил. — И он как-то заурядно, обыденно вынул из бокового кармана пожелтевшую бумагу и пока­зал ее мне. Бумага была покрыта строем удиви­тельно изящных ровных букв.

— Неправда ли, хороша каллиграфия?! При­чем, учтите, письма не переписывал крепостной писец, как часто водилось у ваших русских бар, это писала сама мадам де Севинье. — И месье Ан­туан начал переводить:

— Париж, 17 ноября 1664. Вчера на суде господин Фуке храбро заявил, что Властью порой совер­шаются поступки, которых впоследствии Власть устыдится и постарается забыть. Настолько они оказываются несправедливыми! Господин предсе­датель прервал его: «Остановитесь, сударь! Вы хо­тите сказать, что Его Величество несправедлив?» Месье Фуке ответил: «Э, нет! Это говорите вы, су­дарь, а не я. Я имел в виду иное: у Власти, как и у всех людей, случаются человеческие ошибки. Ведь безгрешен только Господь! Разве с вами не бывало случая, когда вам было стыдно за свое прежнее ре­шение? Разве, вынося приговор, вы никогда не под­давались минутным велениям собственного гнева, ослеплявшего вас?.. Или, — он усмехнулся, — пове­лениям сильных мира сего?

Приближался день объявления приговора. Накануне этого знаменательного дня д'Артаньян нашел Фуке сидящим у огня камина с Библией в руке:

— Вы меня удивляете, сударь. Я думал, что сей­час вы занимаетесь сочинением последнего слова.

— Зачем? — усмехнулся Фуке. — Мне скучно по­вторять, д'Артаньян, что все решено до начала процесса. Мне остается только радоваться, что ко­медия близится к концу, и я больше не буду обязан слушать обвинителя, который показывает завид­ное уменье правдиво говорить заведомую ложь... и видеть перед собою судей, этих мерзавцев с за­думчивыми глазами, мучительно размышляющих, как сохранить, угодничая перед Властью, хотя бы остатки достоинства... Что же касается приговора, который заранее продиктован волею Его Величе­ства, постараюсь принять его с достоинством и покориться Божьей воле. — И он преспокойно про­должил читать Святую книгу.

Д'Артаньян постарался не услышать слова про Его Величество.

«13 декабря в 3 часа утра в парижском небе по­явилась комета.

Сообщение о комете принесла графиня Л., по­стоянно волнующаяся за нашего друга... Она бесе­довала с духовником, и он сказал ей, что это доброе знамение. Но из моих гостей никто эту комету не видел, и все посмеялись ее рассказу. Однако вчера ночью комету увидели все. Весь Париж высыпал на улицу наблюдать горевшую в небе хвостатую гостью. И добрый маркиз Берсье, знаменитый аст­ролог, согласился: «Это благоприятный знак судьбы накануне приговора нашему опальному другу! Может быть, еще не все потеряно...» — пи­сала маркиза Севинье в очередном письме доброму месье Помпонну.