Читать книгу "Найти виноватого - Джеффри Евгенидис"

– Я не могу. Моя жена американка. Там живут мои дети. И я живу – раньше жил, во всяком случае.

Дальнейшие слова дель Рио были не столь утешительны. Девушка, как и Мэтью, стерла переписку, но полиция получила ордер на восстановление сообщений телефонной компанией.

– Такие вещи никуда не деваются, – сказала дель Рио. – Они хранятся на сервере.

Еще одной проблемой оказалась запись из магазина, на которой было указано время.

– Без возможности провести допрос расследование застопорится. Если так и будет продолжаться, мне, возможно, удастся замять это дело.

– Сколько времени это займет?

– Неизвестно. Но послушайте меня – я не могу велеть вам оставаться в Европе. Понятно? Не могу дать вам такой совет.

Мэтью все понял. Он остался в Англии.

На расстоянии он наблюдал, как рушится его жизнь. Трейси всхлипывала в телефон, проклинала его, потом отказывалась брать трубку и, наконец, подала документы на сепарацию. В августе Джейкоб три недели с ним не разговаривал. С Мэтью общалась только Хэйзел, хотя ей и не нравилась роль посредника. Время от времени она посылала ему эмод-зи в виде сердитой красной мордочки или спрашивала: «когда ты уже приедешь».

Эти сообщения приходили на английский номер Мэтью. В Англии его американский телефон был выключен.

Сидя в такси, едущем из аэропорта, он достает американский телефон из сумки и включает его. Ему не терпится сообщить, что он вернулся и они скоро увидятся.

Через две недели прокурор наконец перезвонил Прак-три. После уроков она села в машину к матери, и они поехали в администрацию.

Практри не знала, что сказать прокурору. Она не предполагала, что понадобится свидетель. Она не предполагала – хотя об этом можно было и подумать, – что мужчина будет в Европе, вдали от угрозы ареста и допроса. Все словно сговорились, чтобы затормозить ход дела, а вместе с тем и ее жизнь.

Практри подумывала, не попросить ли Кайли соврать. Но даже если бы Кайли поклялась, что никому не скажет, она не удержалась бы и все равно кому-нибудь разболтала, а тот разболтал бы еще кому-нибудь, и вскоре эту историю знала бы вся школа.

Дурва тоже не могла ей помочь. Она совершенно не умела врать. Если бы ее начали допрашивать присяжные из большого жюри, она бы раскололась. Кроме того, Практри не хотела, чтобы Дурва знала о случившемся. Она обещала родителям ничего не говорить младшей сестре.

Что же до родителей, она сама не понимала, что именно они знают. Она постеснялась рассказывать им о случившемся, и это сделал прокурор. Когда родители вышли с этой встречи, Практри была потрясена, увидев, что отец плачет. Мать была нежна и утешала дочь. Она предлагала вещи, до которых никогда не додумалась бы сама Практри, – эти идеи явно исходили от прокурора. Она спросила, не хочет ли Практри поговорить с кем-нибудь. Она сказала, что все понимает, подчеркнула, что Практри – жертва произошедшего и что случившееся – не ее вина.

В последующие недели и месяцы эту тему обходили молчанием. Родители не говорили об этом дома под предлогом того, что Дурва не должна ничего знать. Слово «изнасилование» ни разу не было произнесено. Они делали все необходимое, сотрудничали с полицией, общались с прокурором, но не более того.

Это ставило Практри в странное положение. Она гневалась на родителей за то, что они закрывают глаза на насилие – которого, по сути, не было.

Она уже сама не понимала, что произошло той ночью. Она знала, что мужчина виноват, но не была уверена, на ее ли стороне закон.

Но обратного пути не было. Она зашла слишком далеко.

Прошло больше десяти месяцев. Снова приближался Ди-вали – в этом году из-за новолуния праздник начинался раньше. Ехать в Индию они не планировали.

Когда она пришла в участок впервые, деревья перед зданием администрации были покрыты листвой. Теперь они оголились, открыв взорам конную статую Джорджа Вашингтона в конце колоннады. Мать припарковалась у участка, но выходить из машины не стала. Практри повернулась к ней:

– Ты зайдешь?

Мать посмотрела на нее. Не так, как в последнее время – нежно и уклончиво. Взгляд ее был жестким, неодобрительным, как обычно. Руки так крепко сжали руль, что костяшки пальцев побелели.

– Ты сама заварила эту кашу, сама и расхлебывай, – сказала она. – Хочешь отвечать за свою жизнь? Вперед. Я сдаюсь. Это бесполезно. Как мы теперь найдем тебе другого мужа?

Практри уцепилась за слово «другого»:

– Они знают? Кумары?

– Разумеется, знают! Твой отец им сообщил. Сказал, что это его долг. Я ему не верю. Он вообще не хотел, чтобы свадьба состоялась. Был счастлив, что может мне помешать, как обычно.

Практри молча осмысляла услышанное.

– Ты-то, конечно, в восторге, – сказала мать. – Ты же этого и хотела, так?

Разумеется, Практри этого и хотела. Но охватившие ее чувства были куда сложнее, чем восторг или облегчение. Это было ближе к раскаянию за то, что она сделала с родителями и с собой. Отвернувшись к двери, она разрыдалась.

Мать не пошевелилась, чтобы утешить ее. Когда она заговорила, в голосе звучала горькая усмешка:

– Так ты его все же любила? В этом все дело? Просто хотела одурачить родителей?

Телефон начинает бешено вибрировать у него в руке. Сыплются сообщения за последние месяцы.

Пока сыплются сообщения, Мэтью разглядывает дымку над Ист-Ривер и огромные билборды с рекламой фильмов и страховых компаний. Большинство сообщений – от Трейси или детей, но среди них проскальзывают имена друзей и коллег. Видна лишь первая строчка каждого сообщения. Перед ним прокручивается краткий обзор последних четырех месяцев – просьбы, гнев, отчаяние, упреки, горе. Он сует телефон обратно в сумку.

Пока они едут по туннелю, телефон продолжает жужжать. В него изливается безбрежный поток.

– Все отменяется, – сказала Практри, стоя в дверях кабинета прокурора. – Я отказываюсь от обвинений.

Лицо ее было по-прежнему мокрым от слез. Легко понять неправильно.

– Это совершенно не нужно, – ответил прокурор. – Мы дожмем этого ублюдка, обещаю.

Практри потрясла головой.

– Послушайте. Я много об этом думал, – продолжал прокурор. – Даже без свидетельства по свежим следам у нас есть что использовать. Семья этого мужика живет в Штатах. Ему надо будет туда вернуться.

Практри, казалось, не слушала его. Она смотрела на прокурора сверкающими глазами, словно внезапно осознав, что нужно сказать, чтобы все исправить.

– Я раньше не говорила, но после колледжа я хочу заниматься юриспруденцией. Я всегда хотела быть юристом. А теперь знаю, кем именно. Государственным защитником! Как вы. Только вы приносите миру пользу.

Раньше Мэтью всегда останавливался в этой гостинице в районе Восточных Двадцатых улиц – раньше она была популярна среди европейских издателей и журналистов. Теперь ее переделали до неузнаваемости. В похожем на пещеру лобби гремит техно, оно преследует Мэтью вплоть до лифтов, где сопровождается жутковатыми видео на встроенных в стены экранах. Вместо того чтобы оберегать постояльцев от городских улиц, гостиница впускает их внутрь, а с вместе с ними – их неугомонную суетливость.