Читать книгу "Элмет - Фиона Мозли"

— А ты, малец, какую роль играл в этом деле? — спросил он. — Мужчина, девчонка и мальчонка. Твой отец, твоя сестра и ты. Сестра призналась, что вы действовали в сговоре. А что скажешь ты?

— Кэти не признавалась в сговоре, — сказал я. — Она рассказала, что сделала с вашим сыном, и она сделала это в одиночку.

— Ну да. Только я не поверил ей ни на миг. Девчонка вроде нее? Одна? Быть такого не может. Не держите меня за болвана.

Я промолчал.

— Интересно, — продолжил Прайс, вдруг смягчая тон. — Интересно, в кого ты пойдешь с возрастом: в мать или в отца? Я имею в виду характер. Уже сейчас понятно, что сложением ты пошел в свою мать. Но чей путь по жизни ты выберешь? Хочешь закончить, как он?

Прайс кивком указал на Папу, глаза которого теперь были закрыты, а дыхание стало тише.

— Или закончишь, как твоя мать?

Я поднял голову. Заметил складки на его тронутой загаром коже и более бледные места на веках. Белые пряди в шевелюре голубино-сизого цвета. Сухие губы. Овальные ноздри, расширявшиеся в момент вдоха. Плосковатый лоб.

Возможно, он ждал от меня вопроса. Ждал, что я стану выспрашивать у него всю правду о маме. Не то чтобы я не хотел этого знать. Я как раз хотел. Все эти годы я хотел узнать о ней как можно больше. Я давно собирался расспросить об это Папу — как-нибудь при случае, в другой день, совсем непохожий на этот, в один из множества дней, когда мы сидели на нашей кухне до того, как здесь появились эти люди, в любой из дней последнего года, когда мы проводили здесь долгие часы, предоставленные сами себе. Нам так много нужно было обсудить, а мы говорили так мало. Молчание было нашим главным способом общения, и я твердо усвоил это правило.

Так что я привык молчать, и молчание стало преградой для моего любопытства. В прежние времена мама уходила и приходила. Вплоть до последнего раза, когда она просто ушла. И больше не пришла.

Помнится, будучи еще совсем маленьким, я сидел у нее на руках, когда она раскачивалась на качелях в парке за домом Бабули Морли. Цепи и сиденье там были из ржавого железа. Они скрипели, когда мама давила на них нашим общим весом, а при раскачивании сверху летели куски ржавчины. И падали на резиновую подстилку. Я крепко держался за маму. Я цеплялся за нее что есть силы. А она столь же крепко, до побеления костяшек, держалась за те самые цепи, и потом на ее ладонях оставались красно-коричневые следы, как будто металл был специально обработан особым составом, чтобы окрасить ее слишком белую кожу в цвет текущей по жилам крови.

— Она всегда была угрюмой девчонкой, — сказал Прайс. — Вечно не в настроении. Как ни взглянешь на нее: лоб нахмурен, углы рта опущены. Одному Богу ведомо, чем она была так недовольна. Милое личико, этого не отнимешь, да только она никогда не пыталась извлечь пользу из своей внешности. А ведь я старался сделать для нее все, что было в моих силах. Я мог бы на ней жениться, если бы мать моих сыновей скончалась раньше. Я сделал ей хорошее предложение. Но она избрала другой путь. Она растрачивала свою жизнь по пустякам. Водила знакомство со всякими проходимцами. Пропадала на каких-то дурных гулянках. А ее ферма и унаследованная земля — все было заброшено. Если есть что-то, что я искренне ненавижу, Дэниел, так это бросовое отношение к вещам. К земле в особенности. Когда хорошую землю превращают в пустошь. Мне больно это видеть.

Прайс отвернулся от меня и подошел к кухонному шкафу.

— Так что к тому времени, когда я все же взял ее под свою опеку, мои условия существенно изменились. Иначе и быть не могло. Она уже себя опозорила. Но я, по крайней мере, предоставил ей крышу над головой! А в ответ никакой благодарности. Да и надолго она не задержалась. Твой отец — если он действительно твой отец — в ту пору работал на меня, собирал платежи, побеждал в поединках, которые я для него устраивал. И эти двое сбежали, представь себе. Улизнули вместе с кучей моих денег, драгоценностями моей жены и парой винтажных охотничьих ружей.

Согнув крючком толстый большой палец, он подцепил им и потянул бронзовую ручку-кольцо выдвижного ящика. В свое время я лично занимался подгонкой этого ящика к направляющим, но так и не довел дело до ума. Ящик вечно застревал.

— Бог знает что с ней сталось. Твой отец также не смог удержать ее надолго. Как я уже говорил, в ней всегда была эта неприкаянная грусть. Эта необъяснимая, беспричинная тоска. Если бы мне сказали, что она загнулась от передоза в какой-то темной аллее или в чепелтаунском борделе, я бы ни капельки не удивился.

В этом ящике Папа хранил свои ножи. Каждым воскресным вечером он поочередно доставал их оттуда, точил оселком и так же в строгом порядке возвращал на место.

Прайс выбрал не самый большой из них — длинный, тонкий, слегка изогнутый филейный нож. Вместо этого он взял нож для чистки овощей с рукояткой из ореха, острым кончиком и довольно толстым лезвием не длиннее моего безымянного пальца.

И с этим ножом он подступил к Папе. Настолько близко, что они могли обмениваться дыханием. Воздух входил в папины легкие чистым, а покидал их с кровавой дымкой, которую вдыхал Прайс и возвращал на выдохе уже без крови.

Прайс поднял нож и приставил острие к папиному плечу. Надавил. Нож проткнул кожу и вонзился глубже. Прайс продолжил давить, пока лезвие не уперлось в кость, — как будто свежевал оленя. Хлынула кровь. Темно-красная, как старое бургундское вино, она истекала из более глубоких и обильных сосудов, чем ярко-алая кровь, ранее окрасившая его кожу и белую майку. Кровь струилась по груди и по руке, затекала под мышку.

Папино дыхание по-прежнему не цеплялось за голосовые связки. Он не мог издать даже стон. Он вздохнул, уставился в потолок, и на лице вдруг появилось умиротворенное выражение, словно взгляд его проникал сквозь перекрытия и далее ввысь, вплоть до облаков, вплоть до звезд. Не знаю, верил ли Папа в рай и ад. Не помню, чтобы я его об этом спрашивал. А если даже и спрашивал, то позабыл ответ.

Прайс выдернул нож из раны. Красный ручеек побежал быстрее.

— Кровопускание на убой, — сказал Прайс, обращаясь к одному из стоявших поблизости мужчин.

— Это затянется, — ответил тот, — уж больно он здоровый. Надо бы еще резануть для верности.

— Я знаю, что это затянется. И сделаю остальное так, как сочту нужным, и тогда, когда сочту нужным. А пока этого достаточно.

Похоже, Прайса разозлил непрошеный совет, и он захотел показать, что не хуже любого из присутствующих разбирается в строении человеческого тела и в способах медленного умерщвления.

Я смотрел на Папу точно так же, как перед тем смотрел на Кэти.

Возможно, он возвращался в дом, чтобы забрать нас, и угодил в засаду. Я подумал о том, что говорила Вивьен. И о том, что сообщил нам Юарт.

Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Это была пугающая тишина. Я мысленно обругал себя за трусость.

Все ждали. Прайс облокотился о кухонную стойку и наблюдал за Папой, которому было все труднее держать веки поднятыми.