Читать книгу "Повседневная жизнь в эпоху Людовика XIII - Эмиль Мань"

А значит, отныне и впредь мы имеем полное право считать Ришелье не просто литератором, но памфлетистом (или даже пасквилянтом), газетным писакой, коллегой – знатным и выдающимся, пусть даже и весьма далеким – того самого горемыки-стихотворца, который в драных штанах промышляет своими шедеврами на Новом мосту. Хотя объективно к литературе как таковой Его Высокопреосвященство приобщился лишь двумя насмешливыми восьмистишиями, адресованными одно – Буароберу, другое – Невжермену, который был уж настолько из числа поэтов, по уши завязших в навозе, что невольно думаешь: какой смельчак решился познакомить этих двух столь разных людей?

И только в 1632 г., вероятно, желая отвлечься и поразвлечься во время сочинения собственных «Мемуаров» и новых памфлетов[131], кардинал-министр сошелся, как говорится, с романистами, поэтами и философами, прочел их творения, узнал об их невыносимой и непоправимой нищете и решил все-таки дело поправить. Он отлично понимал, что великий государственный деятель может прославиться в веках и потомки его не забудут, если он станет помогать развитию литературы и поддерживать литераторов, а кроме того, ему светят в этом случае и панегирики от авторов. А Ришелье жаждал панегириков, да, впрочем, он и нуждался в них, чтобы восстановить в общественном мнении свою репутацию, сильно подпорченную клеветой и интригами его противников.

Буаробера, в те времена одного из самых приближенных к нему людей, превосходного поэта, веселого прозаика, изобретательного драматурга, весьма преуспевшего в интеллектуальных кознях и интригах, одного из популярнейших благодаря тонкому уму и остроумию в альковах авторов, который, казалось, мало-помалу, незаметно и постепенно, склонил кардинала на путь благотворительности, Ришелье сделал своим литературным секретарем. Отличный выбор! Этот человек с поистине золотым сердцем не мог не увидеть чужого несчастья и не броситься сразу же на помощь. Едва получив разрешение, он немедленно вселил надежду на денежное вознаграждение сотне авторов, привыкших уже не получать ничего за литературный труд. И с тех пор, осаждаемый ходатаями, он неустанно представлял их своему хозяину, горячо отстаивал интересы просителей и выигрывал, как правило, их «дела», хотя, конечно, нарывался иногда и на грубый отказ. Заботами Буаробера Его Высокопреосвященство в часы прогулок по своим садам в Париже или Рюеле, приближаясь к Аполлону, неизменно встречал там толпу лироносцев, беседовал с ними, благосклонно принимал их вирши и прозаические творения. Еще более удивительным показалось окружающим зрелище, когда на тех, кто дарил кардиналу посвященные ему произведения, вдруг подобно манне небесной из Писания посыпались денежные награды и пенсионы…

Что же, получается, будто благодаря Буароберу, прозванному за все вышеперечисленное «пылким ходатаем за нуждающихся муз», литература внезапно обрела богатство после стольких лет прозябания? Увы, нет… Но зато ее начали уважать. Этой невероятной перемене в своей судьбе она обязана счастливому случаю, подвернувшемуся, подобно всем счастливым случаям, как нельзя кстати.

Наш милый аббат однажды узнал, что группа писателей, в которую входят Антуан Годо, Жан Ожье де Гомбо, Луи Жири, Филипп Абер де Монмор, Жермен Абер, аббат де Серизи, Жан Шаплен, Клод де Мальвиль и Жан Демаре де Сан-Сорлен, тайно собирается каждую неделю у богатого торговца и любителя изящной словесности Валентена Конрара. «Наверняка тут заговор!» – сообщили ему.

Чрезвычайно заинтригованный такой странной информацией, тем более что среди названных были и его друзья, Буаробер отправился на «место преступления» и решительно распахнул дверь. Каково же было его удивление, когда вместо заговорщиков он обнаружил симпатичных людей, занятых обучением друг друга хитростям профессии и критикующих во славу и на пользу собственного ума и французского языка произведения того или иного из собравшихся. Взволнованный и очарованный открытием, Буаробер поспешил к кардиналу Ришелье. Но монсе-ньор нахмурил брови. Ему, дескать, вовсе не по душе такие тайные сборища, где под прикрытием литературных дискуссий очень легко вести подрывную деятельность с целью покуситься на власть имущих.

Растерянный Буаробер, который ожидал вовсе не такого приема, убрался восвояси. Все следующие дни у него ушли на сбор доказательств того, что группа Конрара вовсе и не думает ни на что покушаться, и уж точно на спокойствие в стране. А когда после этого его осенила гениальная идея, он, не теряя ни минуты, снова отправился к Ришелье. Сначала он изложил хозяину результаты своего расследования и убедил его в кротости и благодушии ученых, которых застал в разгаре работы. А потом изложил свою идею. Почему бы не создать на улице Сен-Мартен небольшое общество умных людей – как бы зародыш будущей академии, подобной той, которую когда-то патронировал Его Величество Генрих III? И почему бы этой будущей академии не взять на себя миссию наблюдения за чистотой французского языка? Подумайте, Ваше Высокопреосвященство, как это будет престижно – основать славный корпус пишущих людей, способных при помощи ловких перьев поддерживать вашу политику!

Аббат заметил, как просветлело лицо Ришелье при этих словах. Идея явно улыбалась прелату. Вы считаете, что пора родиться академии? Она уже родилась. Буаробер еще не успел дойти до дому, а уже получил поручение передать группе Конрара, какая ее ждет заманчивая судьба.

Но мгновенного расцвета Академии не получилось: пришлось еще целых три года ждать, пока существование ее стало легальным. Ни группа Конрара, опасавшаяся лишиться возможность распоряжаться собой, как хочется, приняв предложение Ришелье, ни литераторы, которые не особенно торопились – без всякого вознаграждения и без пенсиона – заниматься законодательством в области языка и грамматики, ни король, который с большим подозрением относился к новому учреждению, ни Парламент, рассматривавший компанию как сборище продажных писак, лижущих туфли тирану и отказывавшийся принять и утвердить жалованные грамоты, ни придворные, насмехавшиеся над будущей Академией, ни буржуа, принимавшие ее лишь за будущую вымогательницу налогов, – никто, решительно никто не встретил приязненно весть об ее учреждении. Если бы не безумное рвение Буаробера, компания так и вернулась бы в небытие и ничтожество, откуда стольких трудов стоило ее вытащить. О сорока ее членах, избиравшихся нередко без всякого зрелого размышления, а то и попросту с кондачка, насмешники тех времен обычно говорили, что они «бедняжки, которых пожалел Буаробер».

В течение всего периода царствования Людовика XIII, принося себя в жертву краснобайству, они упражнялись скорее в элоквенции, чем в грамматике, то есть занимались полной ерундой. Попав в рабство уставу своего учреждения, который позволял кардиналу выгнать любого, кто ему не угодил, они снабжали последнего услужливыми памфлетистами. А когда в 1637 г. Его Высокопреосвященство вдруг надумал стать писателем, навязал театру выхолащивающий всякую творческую смелость закон о трех единствах – места, времени и действия, когда он лично принял участие в создании обреченной на неуспех зарифмованной трагикомедии, они, правда не без отвращения к самим себе, подбросили дровишек в костер зависти и ревности своего хозяина, выдвинув против одержавшего триумф «Сида» целый список обвинений, исполненный в равной мере педантизма, глупости и ребяческих нападок.