Читать книгу "Язык огня - Гауте Хейволл"

Продвигаюсь все дальше, ближе к концу ее жизни. Самая последняя запись, вторник, 28 октября 2003-го:

Мне сделали укол. Хорошая погода, мягкая.

Я сижу перед темным и тихим озером Ливанне и вспоминаю последние дни и недели ее жизни.

Как-то вечером в конце января 2004 года я был в Праге и сидел в церкви в центре города. Не помню, как называлась церковь. Я случайно проходил мимо и заметил объявление о вечернем концерте. Недолго думая, купил билет при входе, вошел, нашел свободное место. Было самое начало вечера. Снаружи народ плотнее запахивал полы пальто, было градусов пятнадцать мороза, и легкий снег заполнял освещенное пространство над площадью и старым городом, над гордой ратушей с астрономическими часами, мимо которой я совсем недавно прошел. Органист исполнял фантазии на тему Ave Maria. Возможно, это была версия Гуно. Та самая, которую исполнили Тереза и Бьярне Слёгедаль в церкви Финсланна в первое мирное Рождество 1945 года. Не знаю. Во всяком случае, музыка наполнила меня особой тишиной.

В это время дома, в Норвегии, бабушку положили в больницу в Сёрланне. За несколько часов до этого в ее трахею ввели специальный инструмент из легкого металла, чтобы взять пробу ткани из легких. Считали, что это обычная, простая процедура. Ранее в одном из ее бронхов обнаружили уплотнение, которое приняли за изменение ткани. А на деле это была аорта.

В считаные секунды легкие наполнились кровью.

Я никогда не представлял себе, что она может умереть. Во всяком случае, не тогда, сидя в Праге на концерте, наполнявшем церковь чистой музыкой, чистой тишиной и морозом. В такой момент она не могла умереть.

И я оказался прав.

Удалось открыть проход во второй бронх, и туда стал поступать кислород. Она очнулась и рассказала доктору, склонившемуся над ней, где только что побывала: на пляже возле большого озера. Услышав эту историю, я сразу представил себе Хумеванне. Думаю, это очевидно. Она видела себя на пляже возле летнего домика Кристиансаннского автомобильного клуба, там, где было место общественного купания, и смотрела в сторону подводного горного массива. Того самого, на который можно было неожиданно подняться из воды. И ей так хотелось поплыть, но что-то мешало, и она очнулась.

Она попросила у доктора разрешения вернуться обратно. Он улыбнулся и сказал, что в таких делах больница помочь не может.

Музыка в тот вечер в Праге как бы дала ей еще несколько суток. Потому что я сидел и слушал.

Еще немного. Еще немного. Еще немного.

А потом кровотечение.

Это случилось 4 февраля 2004 года.

Превыше всего — любовь. Это предложение из послания апостола Павла она хотела выбить на могильном камне дедушки. Я хорошо помню, как она сказала, что должно стоять на камне, хотя мне было тогда всего десять лет. Я случайно оказался на кухне, когда она говорила папе об этом. Думаю, это произвело впечатление, раз я до сих пор помню. Я притворился, что не понимаю, о чем идет речь. Но все понимал. Она считала, что только это должно быть высечено на камне, только это передавало ее чувства. И это предложение появилось на камне. Позже над ним оказалось и ее имя.

Она записала эти слова и в свой дневник. Неожиданно, 15 декабря 1988 года, почти через месяц после его кончины. Ночью выпал снег, потом посветлело, но страшно похолодало.

Превыше всего — любовь.

Эпилог

Это случилось воскресным августовским днем 2005 года. Я приехал домой в Финсланн на короткое время, чтобы закончить большую работу, роман о Фридрихе Юргенсоне — человеке, пытавшемся различать голоса мертвых.

Во второй половине дня я решил прогуляться, чтобы привести мысли в порядок. Дома в Клевеланне я был один. Я вышел, запер дверь и двинулся по дороге. Я прошел вниз до шоссе и направился дальше, в сторону школы. Пройдя дом Осты, я неожиданно увидел вертолет, который на малой высоте кружил над сосновым леском позади школы, он сделал большой разворот и медленно сел на траву в середине спортивной площадки в Лаувсланнсмуэне. Я так закопался в работе, что и не знал, что в это воскресенье можно было совершить вертолетную прогулку над поселком. Связано это было с Днями Финсланна, проходившими ежегодно и собиравшими по нескольку тысяч человек на выставку домашних животных, барахолку и аттракционы, и над всем этим кружил вертолет. Подойдя к площадке, я уже знал, что решусь. Вертолет стоял здесь, напоминая большое и немного грустное насекомое, замершие лопасти смотрели вниз. Меня удивило, что не было очереди. Вертолет выглядел на редкость одиноким, пилот вылез из кабины и разговаривал с каким-то мужчиной. Выяснилось, что это была последняя вертолетная прогулка на сегодняшний день, катают обязательно двоих, и я оказался вторым. Я сел спереди, мужчина сзади. Я обратил внимание на его куртку красного цвета, поскрипывавшую всякий раз, как он шевелился, устраиваясь в узком кресле, и вскоре мне в спину уперлись его колени. Я надел наушники, дверь заботливо закрыл помощник на площадке, я застегнул ремень безопасности, и мотор заурчал. Сразу же запахло топливом, и я с некоторым опасением взглянул на пилота. Но в наушниках раздался его спокойный голос, лопасти крутились все быстрее, двигатель набирал обороты, пилот прикоснулся к штурвалу, вертолет зашевелился, медленно отрываясь от земли, и мы оказались в воздухе. Как быстро все получилось: только что я сидел дома и писал, потом решил прогуляться, случайно заметил вертолет и вот теперь уже поднимался в воздух на сорок, шестьдесят, восемьдесят метров, сперва над старым зданием школы, где мне предстояло спустя несколько лет найти собственные фотографии, над библиотекой, возле которой дорога расходилась в четырех направлениях, над машинами и людьми, над домом Осты и, наконец, над высокими деревьями с длинными, замершими тенями. Мне было двадцать семь лет, и я впервые смотрел на землю с неба. Я сидел внутри стеклянного шара, земля находилась прямо под моим ботинками, вокруг меня грохотало, но в наушниках приятно звучал голос пилота. Он спросил, куда мне хотелось бы слетать, и я показал направление на Клевеланн. Мы развернулись, и на секунду я словно завис в невесомости на ремне безопасности, мы пронеслись над школой, над шоссе и неожиданно оказались над нашим домом, который я узнал, но который никогда не видел таким. Мы поднялись еще выше, и обзор увеличился. Мы летели над рекой Мандальсэльва, и к северу я увидел озеро Манфлованне, а на северо-западе — озеро Эйднаванне. Еще один крутой разворот, я снова повис на ремне, душа ушла в пятки. И вот мы уже над Лаудалем. Под моим правым ботинком — церковь. Здесь похоронены мои прабабушка и прадедушка, Даниэль и Ингеборг, от которых у меня не осталось ничего, кроме пачки фотографий, среди них и фотографии на охоте, где Даниэль держит за задние лапы убитого зайца, словно тот собирается ускакать. Затем мы повернули на восток и оказались над озерами Хессванне и Хюннешей, и где-то там внизу было место, на котором папа застрелил лося. А вот и Лаувсланн, и вершина трамплина в Стюброкке, где папа сиживал в 1960-е. Мы пролетели точно над домом и сеновалом Ольги Динестёль, там, правда, давно уже живут чужие люди. Свернули на север. И внизу слева я увидел церковь. Увидел два кладбища, одно лежало как диадема вокруг церкви, и там покоились дедушка и бабушка и еще многие из тех, кто спустя четыре года появился в Мантуе, чтобы меня послушать. В небольшом отдалении находилось второе кладбище, четкий прямоугольник, здесь лежат Коре и папа, только пока я знал лишь про одного из них.