Читать книгу "Волосы Береники - Вера Колочкова"

— Да бог с тобой, что ты несешь. Чтобы я вообще от тебя никогда этого больше не слышала, ренегатка! Если еще раз услышу, меня и в самом деле кондратий хватит, уже без доли авантюризма, и никакая полярка меня не спасет. Я это сейчас абсолютно серьезно говорю, Ника! Вот зачем ты меня обидела, а?

— Простите, я не хотела, Маргарита Федоровна. Просто… Мне страшно отчего-то. Сева приедет, и надо будет уже решать. А я не готова к решениям, я боюсь! Тем более он уже озвучил свое решение, когда уезжал.

— Так ты ж сама говорила — быстрей бы все решилось, не могу больше ждать. Кто давеча сидел и белугой выл? Вон, до сих пор глаза опухшие. Ты уж сама определись как-то, чего хочешь на самом деле.

— Да я и сама уже ничего не знаю. Все так запуталось в голове, перекрутилось. И еще, Маргарита Федоровна, я с вами вот о чем поговорить хотела: как вы думаете, правильно ли это будет, если я Севу попрошу не открывать всей правды Матвею? Пусть думает, что Сева его родной отец. Матвей так привязан к нему, вы же знаете. Вон, даже бежать к отцу собирался.

— Конечно. Какая тут может быть правда, и не думай даже! Нет, это исключено, конечно. Я думаю, Севу даже уговаривать не придется, он в этом смысле очень порядочный. Да ты же сама своего мужа прекрасно знаешь, о чем речь!

— Да, знаю. И все же…

— Да ладно, не трусь. И вообще, что ты бежишь впереди паровоза? Время прошло, первые эмоции, самые обидные, уже улеглись. Я думаю, это правильно, что Сева тайм-аут взял. Умно поступил. Все будет хорошо, я уверена.

— А я совсем не уверена.

— Ну и зря. Сиди и не нагнетай панику, а нагнетай в себе уверенность, распутывай мысли в голове потихоньку, если уж они у тебя так запутались. Я малость подремлю, а ты сиди, как и положено доброй невестке сидеть у постели болезной свекрови. Можешь даже рыдать, только шепотом. Пусть круги под глазами к утру появятся — это ничего, так даже лучше. И счастье ожидания на лицо надень, к тебе муж едет, между прочим. Чего у тебя лицо кислое, как овсяный блин!

— Он не ко мне едет, он к вам едет.

— Ну это мой сын так думает. А мы-то с тобой знаем, к кому он на самом деле едет. И давно пора его из этого Озерска выковыривать! Потому что всегда надо дать человеку возможность собственную гордыню обмануть!

— Вы хотите сказать — надо дать повод, чтобы обмануть свою гордыню?

— Ну пусть будет повод, какая разница. Знаешь, какую власть гордыня над человеком берет? Не дает ему с места сдвинуться, за горло держит. Он и рад бы сделать шаг навстречу, но не может. А когда гордыня изволит отступить, так уж поздно бывает, поезд ушел. Вот тогда настоящий ужас и накатывает — что я натворил-то, дурак… Так что мы с тобой все правильно делаем, мы помогаем и любим, любим и помогаем. Ладно, хватит болтать, я подремлю. Сдается мне, что они в эту полярку еще и снотворного напихали, чтобы бабка быстрее угомонилась. Так в сон потянуло… А ты сиди. Не уходи от меня…

— Да, я здесь. Я никуда не уйду. Буду сидеть, как приклеенная.

Маргарита Федоровна уснула, и Ника подняла глаза к окну. Ночь была такая темная, что даже луна плохо просматривалась, висела размытым диском, и цвет у нее был невнятный, грязно-белый с едва заметным оттенком желтизны. Депрессивный цвет. Соответствующий окружающей обстановке. И мысли в голове у Ники потекли такие же невнятные…

Зря Маргарита Федоровна всю эту авантюру с инфарктом затеяла. Зря. Все равно Сева ее не простит. Мать свою простит, потому что она мать, а ее, Нику, — нет, не простит. Потому что материнский обман — это одно, а когда жена обманывает — это другое. Нет, не простит. Не зря говорят, что для мужчин женская измена физически непереносима. Тем более если у измены такие отягчающие обстоятельства следом тянутся. Такое вранье многолетнее.

Интересно, а она бы простила? Если представить ситуацию наоборот? Если бы вдруг узнала, что Сева изменил ей с этой… Как бишь ее… С Аллой?

А что, разве не могло этого случиться? А может, и в самом деле было? Допустим, явилась бы к нему эта Алла, как призрак обманутой когда-то любви… Разве бы он устоял? Ведь это такой могучий соблазн: догнать обманутую любовь и взять свое. Или, наоборот, отдать то, что грузом лежит в сердце и памяти.

Неужели бы она простила Севе такое? Да. Простила бы. По крайней мере, она бы его поняла. Нельзя из человека делать робота, совершающего только высоконравственные поступки. Любой человек, по сути, такой — праведный и грешный, добрый и злой, честный и лживый. Такой, какой есть… Да, простила бы обязательно.

Когда за окном чуть посветлело, пришла сонная медсестра, убрала капельницу. Глянула на Нику с сочувствием, вздохнула:

— Там, в коридоре, кушетка есть, может, подремлете немного?

— Нет, спасибо. Со мной все нормально. Правда.

— Ну глядите, мое дело предложить.

Через какое-то время сон взял свое. Ника положила руки на тумбочку, пристроила на них голову, закрыла глаза… Поза была неудобная, но уснула в один момент, словно провалилась. Недолго спала, но крепко. И проснулась от Севиного голоса, будто услышала его издалека. Сначала показалось, что это было продолжением сна…

— …Я понимаю, что еще раннее утро, но у меня мать с инфарктом в вашу больницу вчера отвезли! В какой она палате лежит? Вам что, посмотреть трудно? Где дежурный врач, позовите его сюда!

— Беги, Ника… Он сейчас всю больницу по кирпичикам разнесет, — услышала она спросонья тревожный голос Маргариты Федоровны. — Беги скорей.

Ника послушно подскочила со стула, вихрем вылетела в коридор. Сева в сопровождении медсестры уже шел ей навстречу, придерживая на широких плечах кургузый белый халатец. Медсестра шла сзади, ворчала недовольно:

— Мужчина, что вы себе позволяете, интересно!.. Если каждый так будет врываться!.. И не одна ваша мама лежит, ваша жена всю ночь с ней просидела, и даже глаз не сомкнула, я сама видела. Да вон она, вас у дверей палаты встречает.

Сева уже увидел Нику и глянул так, будто обдал с ног до головы холодной тревогой, спросил коротко и требовательно:

— Как мама? Ей лучше? Где она?

— Там, в палате… Кровать справа, у окна. Только тихо, пожалуйста, все еще спят.

— Да уж, наверняка всех больных перебудили! — зевнув, махнула рукой медсестра. — Устроили тут семейное сборище… Еще бы детей с собой приволокли для полного счастья. И как вас в такое время в больницу пустили, не понимаю? Куда охрана смотрит?

— Простите нас, пожалуйста… — приложила к груди ладони Ника, умоляюще глядя на медсестру. — Не сердитесь на него, он же сын… Он же волнуется, он всю ночь за рулем провел.

Сева бросил на Нику взгляд, полный тревоги, вошел в палату на цыпочках. Но «цыпочки» удавались ему плохо — скорее, он походил на медведя-шатуна, невзначай разбуженного зимой. У Ники вдруг оборвалось от жалости сердце: что ж они наделали с ним, в самом деле!.. Разве можно так человека пугать? Сыновняя любовь — она же доверчивая и ничем не защищенная.