Читать книгу "На нарах с Дядей Сэмом - Лев Трахтенберг"

Меня обещали позвать в качестве VIP-гостя на открытие чудо-выставки.

Я любезно принял приглашение…

Глава 18

Тюремный жилкомхоз: сортир, телеграф, телефон…

Крови было много. Очень много.

Темно-красная липучая и вязкая субстанция образовала внушительное озеро, залившее серый цементный пол. Пятачок перед четырьмя телефонными будками на первом этаже моего корпуса изменился за несколько минут. Еще каких-то полчаса назад я вместе с другими зэками подпирал там стену и периодически присаживался на холодные ступеньки лестницы. Человек пятнадцать «инмейтов»[177] дожидались своей очереди на звонок на волю. Официально эта приятная процедура называлась пользование «ITS – Inmate Telephone System»[178]. Но сейчас ни о каких телефонных разговорах речь уже не шла. 2500 человек, все население Южной стороны Форта-Фикс, сидело под усиленной охраной в своих душных камерах, а по коридорам стучали тяжелые подошвы сделанных в Китае американских армейских бутсов.

Взволнованные дуболомы переговаривались по рациям «воки-токи» и громко матерились на арестантов, подающих из-за дверей неприветливые восклицания:

– Shut the fuck up![179]

Я смотрел в свое замызганное и затянутое металлической решеткой окно. Третий этаж и угловое расположение здания позволяло мне вести наблюдение за тюремным плацдармом. Такое я видел впервые: из армейских закомуфлированных микроавтобусов лениво высаживался одетый в синее спецназ. Из джипа появились незнакомые вертухаи в сером. Неподалеку лаяли служебные овчарки. По всему было видно, что «буржуинам» пришла подмога – убийство в тюрьме Форт-Фикс считалось крайне серьезным ЧП с многочисленными последствиями и оргвыводами.

У Федерального бюро по тюрьмам и зондеркоманд гестапо совпадал принцип наказания. За совершенное преступление существовала коллективная ответственность.

За «партизанен» расплачивалось полдеревни – в нашем случае, за «базар отвечал» весь контингент Форта-Фикс. «Матко, млеко, курка, пуф-пуф-пуф» – плавно перетекало в «Compound is closed! Recall! Census count![180]»

«Исправительные офицеры» и не думали скрывать свое вѝдение второй части д'Артаньяновского девиза «Один – за всех и все – за одного!» И считали, что за одного и отвечают все, конечно.

Нарушители режима моментально выявлялись, и помимо наказания от зольдатен, на них натравливали их же собственных товарищей: «Смотрите, заключенные, этот обыск (дополнительная перекличка, внеплановый труд, шмон камеры, лишение прогулки) только из-за такого-то и такого-то!»

Беспринципные, агрессивные и озлобленные дикари, как пауки в банке, готовы были сожрать своего же товарища. Манипулировать эмоционально неразвитыми и духовно отсталыми приматами, оказывается, было достаточно легко…

…В тот день извержение вулкана началось с самого обычного телефонного звонка.

И мы, и местная администрация знали, что очереди к автоматам являются «горячими точками». Стычки, драки, удары заточкой и прочие конфликты повторялись там с завидной регулярностью.

Я это познал на собственной шкуре.

Пройдя две тюрьмы строгого режима предварительного содержания, я, наверное, перестал чего-либо бояться.

Моя первая «крытка» располагалась в самом центре нью-джерсийского графства Эссаик, афроамериканском анклаве неподалеку от моста Джорджа Вашингтона. Полтора месяца пребывания в этом страшном и вонючем заведении превратились для меня в ежедневную битву за существование.

За пользование телефоном приходилось отталкивать прущий на меня «чернятник», а в некоторых случаях было бесполезно взывать к их совести.

На сотню человек – всего два телефона-автомата, а испано-черные очереди к ним напоминали поток трудящихся в Мавзолей Владимира Ильича. При этом меня полностью игнорировали, по-наглому передавая освободившуюся трубку какому-нибудь из своих соотечественников. И меня, естественно, подобное нецивилизованное поведение крайне расстраивало, особенно в силу полнейшего отсутствия тюремного опыта. Приходилось нервничать, повышать голос и дергаться, ибо связь с волей давала мне «веру, надежду, любовь», а также возможность переговорить с адвокатами.

Вторая тюрьма тоже располагалась в получасе езды от Манхэттена, около выхода из туннеля имени Холланда. В этом складском районе «Садового Штата»[181] я провел еще полтора месяца. Золотая осень 2002 года меня явно не баловала положительными эмоциями. Мой новый СИЗО, подчинявшийся уже другому нью-джерсийскому графству, был чуть-чуть получше и посвежее. Тем не менее проблема с телефонией там тоже стояла весьма остро.

Вроде бы по сравнению с первыми казематами, телефонов-автоматов на душу населения было побольше. Секрет заключался в другом – очередь звонивших контролировалась известной «черной» бандой Crips. Чтобы позвонить, зэку требовалось внести посильную лепту в бандитский общак: пачку сигарет, упаковку печенья, банку супа.

После этого разрешалось звонить сколько душе угодно и насколько позволял твой карман, вернее, кошелек принимавшего звонок, поскольку все разговоры оплачивала другая сторона по системе «collect call»[182].

За три месяца бесславного первичного заточения мои скромно живущие родители и некоторые друзья потратили почти 8000 долларов на тюремные телефонные переговоры.

Администрации обеих тюрем, на пару с гигантом AT&T[183], занимались самым обыкновенным грабежом, ибо конкуренция отсутствовала напрочь.

Первая минута звонка из нью-джерсийских СИЗО в более чем соседний Нью-Йорк (полчаса езды на машине) стоила пять долларов. Каждая последующая – в районе восьмидесяти центов.

На воле подобная связь обходилась всего в 25 центов или того меньше.

Отказаться от «золотых» звонков не получалось – я во всю ивановскую стрессовал. Плюс требовалось строить защиту и собирать полумиллионный залог.

По сравнению с предварительными «крытками» северного и центрального Нью-Джерси тюрьма Форт-Фикс поначалу показалась мне настоящей казачьей вольницей. Однако, несмотря на кажущуюся простоту и доступность, великая тюремная битва за телефон не прекращалась и здесь.

…Зэки Форта-Фикс проживали в паре десятков совершенно одинаковых стандартных трехэтажных казарм из красного кирпича. За свою сорокалетнюю жизнь наши печальные жилища не знали ни одного капремонта – все было разбито, обшарпано и еле-еле функционировало.