Читать книгу "Антикварщики - Кирилл Казанцев"

– Губу раскатал, – хмыкнул Симонов. – Живая очередь.

– Никакой очереди. Локтями надо уметь работать. Все получим, – успокоил я…

* * *

Каледин был человеком старомодного, где-то даже пуританского воспитания. Нет, конечно, он был вовсе не прочь предаться пирам и оргиям. Возраст в самый раз – не мальчишеский, но и далеко не старческий, так что постельные развлечения он любил и баловался ими неустанно. Для этого и содержал двух любовниц, с которыми выделывал в постели (с каждой по отдельности) головокружительные фортели. Но он страшно стеснялся мозолить кому-то глаза своими страстями. Групповух не признавал и не понимал. Терпеть не мог, когда лезут в его эротические проблемы. Конечно, дамы его сердца были ни для кого, кроме его жены, не секрет, но все равно он старательно делал вид, что их не существует, и, собираясь на очередное страстное свидание, отпускал машину с шофером-телохранителем, вооруженным пистолетом Макарова и бумагой, дающей право на его ношение.

В «Новоарбатском» гастрономе доцент затоваривался тщательно, основательно и довольно долго. Ему нравился сам процесс выбора. Нравилось загружать тележку дорогими продуктами. Нравилось, что цены его нисколько не волнуют. Из магазина он вышел с двумя сумками, раздувшимися от ярких упаковок, свертков, коробки с тортом, бутылки доброго, но не слишком крепкого вина, – что за эротика, если нализаться свиньей. Он открыл дверцу серого «Вольво», кинул один пакет на сиденье и услышал за спиной:

– Привет, доцент. Жратвы-то набрал – оголодал небось?

Каледин, поежившись, нехотя обернулся. За секунду он успел проклясть и свою стеснительность, и щепетильность, пожалел, что отпустил своего шофера, и мысленно, естественно, без всякой надежды призвал Яго с ордой головорезов. Только не прилетят они. И разбираться с угрожающей ситуацией ему одному.

За спиной Каледина стоял высокий мужчина атлетического телосложения, коротко стриженный, с волевым, привлекательным, суровым лицом. Ох, сам себя не похвалишь – кто похвалит? Мужчиной этим был я.

– Не имею чести знать, – произнес Каледин, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, ровно, и понимая, что это не удается – голос предательски дрожал и становился тоньше. И было от чего. Каледин не верил в счастливые случайные встречи. А вот в несчастливые и далеко не случайные верил, поскольку знал, насколько часто они происходят. И знал, что, по нынешним временам, когда по правительственным домам палят из гранатометов, вице-губернаторы гибнут в разборках, пристрелить человека на Новом Арбате средь бела дня или ткнуть меж ребер шилом ничего не стоит.

– Не помнишь, доцент? Встречались когда-то. Я из МУРа.

Каледин облегченно расслабился. Но не до конца. МУР, конечно, ни в какое сравнение не идет с бойцами из конкурирующих группировок. С МУРом можно покачать права. Можно даже послать по матушке. Но все равно – хорошего мало, поскольку, как ни странно, изредка уголовное законодательство еще срабатывает, и Каледин даже слышал о таких случаях.

– Оставляй поклажу, пошли прогуляемся по проспекту, – велел я.

– Мне некогда, – тут можно презрительно поджать губы. – Пришлите повестку. И вообще без адвоката я с милицией не разговариваю.

– Да? – Я дружески взял его под локоть. – Я тебя сейчас уложу на асфальт мордой в торт. Закую в наручники. И опущу в задержку, доцент.

– За что? – опешил от такого напора Каледин.

– За сексуальное приставание к мужчинам на улице. Или за бандитизм. Так что не трепыхайся. Ты мне на два слова и нужен.

– А почему вы мне «тыкаете»? Мы с вами гусей не пасли!

– Если бы ты, как раньше, был доцентом, я бы тебе «выкал». А с бандитами мы на «ты» – так уж повелось. Без церемоний.

Я знал, что собой представляет Каледин и как разговаривать с такими людьми. Поэтому с первого слова танком пер напролом – грубо и агрессивно.

– Чушь какая-то, – возмутился не особо уверенно доцент. – Вы о чем вообще говорите?!

– Пошли. Объясню популярно.

Он заозирался.

– Не бойся. Твои у тебя на «хвосте» не висят. Проверено.

Каледин запер машину, и мы двинули в направлении Министерства обороны.

– Один вопрос. Что за информацию ты сливаешь врагам Яго?

– Вы о чем? – Лицо его начала покрывать бледность – качественная, с зеленоватым оттенком. Только бы его кондратий не хватил и он бы не помер на моих руках. Все-таки божья тварь, как говорит Железняков.

– Послушай, – я вытащил из кармана диктофон, нажал на воспроизведение и протянул Каледину.

Ничего нового Каледин там, конечно, не услышал. Поскольку прослушивал он свой телефонный разговор. Главная новость состояла в том, что ушей оказалось гораздо больше, чем он думал. Его собеседника мы по голосу не опознали. Встречались интересные фразы, оброненные Калединым. «К концу идет… Там вещички будут… Откуда я знаю, когда»…

– Качество неважное, – пожаловался я. – Вы, ворюги, всю казну растащили, денег на опертехнику не хватает.

– Поганая ментовская провокация, – начал жалко отбиваться Каледин.

– Доцент, где ты таких блатных оборотов набрался? Последний раз я слышал такое от вора в законе Вани Ростовского.

– Провокация. Это называется – брать на пушку.

– А это уже из кино шестидесятых, – я взял у Каледина диктофон. – Ох, доцент… Слушай, если ты наш труд не ценишь, я пленку Яго передам. И скажу, как ты с Меньшевиком его на якутские камни нагрел.

– Неправда!

– Да? Ну, пока, коль не шутишь.

– Подождите. Что вам надо?

– Мороженое хочешь? – Я кивнул на прилавок с мороженым. – Нет?.. А я хочу. Ленинградского.

Я купил брикет и развернул упаковку.

– Хочу, доцент, весь расклад. Что творится. Что ищет Яго. Упустишь или забудешь что-то – гладь костюм к похоронам.

– Я понял.

Он выложил все как на духу.

Я скомкал бумажку от мороженого и привычно точным баскетбольным коронным броском с пяти метров уложил ее в урну, едва не задев просящую подаяние бомжиху.

– Правильно изложил, – оценил я. – Нечто подобное мы предполагали.

Я беззастенчиво врал. Кто же мог предположить такое?!

* * *

Колокольня обвалилась уже давно. Штукатурка на стенах церкви осыпалась, и кровавыми ранами бурел старый кирпич. Ободранный купол изгибался ребрами скелета. Огромная, некогда величественная церковь – достопримечательность всех окрестностей – теперь напоминала умирающее животное. Но не умершее. Жизнь еще теплилась в ней. Слишком крепки, на века, были стены. Слишком горд был ее силуэт на фоне темнеющего неба. И горела перед порушенным алтарем кем-то поставленная свечка.

Память этих камней хранила многое. Волны, штормы на море времени оставляли на них свои следы. Помнили эти камни, как их укладывали в конце восемнадцатого века. Тогда здесь было большое, богатое село, принадлежащее одному из екатерининских вельмож. Помнили камни бесчисленные утренние и вечерние службы, радость и праздник крестных ходов. И как в тысяча девятьсот пятом крестьяне жгли усадьбу помещика – не от злобы, поскольку помещик был неплохой, но так уж положено было, – тоже помнили. А после семнадцатого пошло-поехало. Горлопаны из комитета бедноты собрали сход, чахоточный, в кожанке агитатор из города, потрясая маузером, твердил что-то о том, как тысячелетия попы охмуряли крестьян. Осталась боль от того, как деревенская молодежь в тот вечер ломала, рубила иконостас и складывала иконы в кучу во дворе. Там уже лежали иконы, вытащенные из красных углов в хатах. Пылал жаркий огонь и озарял веселые, бесшабашные, жадные до разрушения лица. А люди постарше и поумнее вздыхали, стоя в стороне, незаметно крестились и шептали: «Накажет боженька».