Читать книгу "Смерть речного лоцмана - Ричард Флэнаган"

Только не в этом году.

Этот год был другой. По пути они подобрали человека, голосовавшего на дороге, маленького, коренастого, смуглого малого с большим носом. На нем были линялые рабочие штаны защитного цвета, синяя фланелевая рубаха поверх розовой майки, а на голове – замызганная желтая бейсболка с эмблемой «Катерпиллер», из-под которой сзади и с боков проглядывали рыжие волосы. Фермер выбрался из пикапа на раскаленную пыльную дорогу и оглядел плоскую равнину, простиравшуюся куда хватал глаз. Он утер лоб и сказал голосовавшему парню, чтобы тот садился посередине. Примерно через час пути водитель спросил незнакомца, куда тот держит путь.

– Домой, – медленно проговорил коренастый малый безжизненным, маловыразительным голосом.

– Домой? – переспросил водитель.

– В Тасманию, – отвечал коренастый.

– Далековато будет, нам чуток поближе, – сказал водитель.

Фермер в фиолетовых отутюженных штанах и выцветшей зеленой фланелевой рубахе улыбнулся. Но лишь едва-едва. Так что коренастый ничего не заметил. И не придал этому никакого значения. Хотя тоже улыбнулся.

Дальше никто не выдавил из себя ни слова еще несколько часов пути, пока они не подъехали к придорожной гостинице, мерцавшей, словно мираж из груды красного кирпича, посреди низменной, унылой, поросшей кустарником пустыни. Они втроем вышли из машины, чтобы немного размять ноги, и фермер, взглянув на коренастого, спросил:

– И часто ездишь домой?

– Не то чтобы очень, – отвечал коренастый. – Первый раз за десять лет. – Коренастый посмотрел на фермера и решил пояснить: – По семейным делам.

– А, – сказал фермер, прекрасно понимая, что за этим кроется что-то недоброе. – Мать или отец?

– Отец, – проговорил коренастый.

Спроси его фермер, как он узнал, что отец его при смерти, Аляж не смог бы рассказать, что было, когда он впервые заметил, как ветер сменился с восточного на западный над пшеничным океаном Западной Австралии. Пшеница в привычном смирении гнулась под натиском торжествующего западного ветра. Пшеница гнулась влево от Аляжа, запертого в замкнутом пространстве кабины уборочного комбайна с сухим кондиционированным воздухом, неуклонно продвигавшегося на юг. Пшеница, сплошь блекло-коричневая, вдруг воспряла, а потом опять поникла, вправо от Аляжа, став привычно золотистой. Вслед за тем, почти одновременно с переменой цвета, от горизонта до горизонта, вновь поменялся и ветер – пшеница вернулась в обычное положение, став снова пыльно-коричневой. Цвет океана разом изменился. Как будто ловкий торговец встряхнул персидский ковер, и тот пошел в воздухе волной, являя волшебную красоту своей тончайшей пряжи.

Не смог бы он рассказать и о том, что на другую ночь, когда он лежал в комнате мотеля и спал под шум кондиционера, глухо урчавшего весь грозовой вечер, ему снились орланы, парившие высоко в небе над сверкающей рекой. Зато он мог бы рассказать, что на следующее утро, когда он позвонил домой, впервые за долгие месяцы, сосед, взявший трубку на том конце провода, сказал, что отец его болен и лежит в больнице, и тогда Аляж понял: надо ехать домой. Он пошел к бригадиру и, попросив расчет, сказал, что ему нужно срочно домой – семейные обстоятельства. И бригадир ему ответил:

«Возвращайся в любое время, буду рад тебя видеть».

«Непременно», – сказал Аляж.

Бригадир, человек справедливый, выплатил Аляжу все честь по чести, да только, как ни крути, это были гроши в сравнении с тем, что он мог бы заработать, если бы вкалывал на жаре все лето. И они оба это знали.

«Жаль, – вздохнул бригадир. – Ты работяга что надо. А для таких трудяг работенка завсегда найдется», – прибавил он.

Аляж ничего не сказал. А бригадир смотрел на него и думал: кто же он, черт возьми, такой? Водилы комбайнов по большей части были из местных, а раз он был не из их числа, стало быть, с кем-то из них водил знакомство. Аляж объявился в городе неожиданно – расспрашивал в пивной, есть ли где здесь работа, и на другой день его свели с бригадиром. Водительские права ему выдали в Новом Южном Уэльсе, хотя сам он, по его же словам, прибыл из Тасмании. Больше о себе он не распространялся. Местным Аляж пришелся по душе, благо с людьми сходился запросто. Со здешними он пивал достаточно, чтобы заслужить всеобщее доверие, хотя и не так уж часто, чтобы его узнали как облупленного. Ходили слухи, будто он отсидел срок в «Лонг-Бэй»[81], но бригадиру как-то не верилось. Однако ж было в поведении Аляжа нечто такое, что вызывало у бригадира любопытства к нему не меньше, чем уважения. И бригадир знай гнул свое в надежде выведать у него побольше.

«Много работы – много денег», – продолжал он.

«Всех денег не заработаешь».

«И путь у тебя не близкий», – сказал бригадир.

«Да, – сказал Аляж, – похоже на то. Похоже, так оно и есть».

«Что ж, ничего не поделаешь», – сказал бригадир.

«Я тоже так думаю», – сказал Аляж.

У фермера не было ни малейшего желания продолжать разговор. Они зашли в кафе, заказали бифштексы, салат и чипсы, потом снова сели в пикап – и промолчали всю дорогу до Эсперанса, куда прибыли поздно вечером, после чего распрощались под неоглядным ночным южным небом.

Аляжу пришлось ждать утреннего авиарейса до Перта. Перелет, с промежуточными посадками на дюжине полевых аэродромов, занял полдня. В Перте он узнал, что из-за путаницы с дозаправкой самолетов на восток в ближайшие шесть часов не будет. И тогда его охватил животный страх. Ему вдруг стало очень страшно возвращаться домой: он боялся увидеть знакомых людей, знакомые места. Ему было невдомек, что делать дальше. Он почувствовал оцепенение и усталость. Увидев телефонную будку, он машинально направился к ней, чтобы позвонить в справочную и узнать телефонный номер Куты Хо в Хобарте. Ему дали номер, и он его набрал.

В телефоне послышались пульсирующие гудки: один, другой, третий, четвертый – и тут вдруг Аляж повесил трубку.

Он вышел из здания аэровокзала, глянул в сторону стоянки такси, а потом в свой бумажник – посмотреть, что там осталось от выплаты за четыре дня, что он провел в далеком пшеничном океане, и подсчитал, сколько у него останется после того, как он купит обратный билет на восток. Ему нужно было выпить, но только не в баре аэропорта. Он направился к такси и спросил, сколько будет до города. Таксист был худощавым малым средних лет, с густыми черными волосами, зачесанными назад. Глаза его скрывались за солнцезащитными очками в золотой оправе, которые были в моде еще лет десять назад и, несомненно, останутся модными до тех пор, покуда таксист с ними не расстанется. Он глядел прямо вперед все время, пока Аляж с ним разговаривал.

– Баксов тридцать, только не лови меня на слове.

– Ладно, согласен за сорок, – сказал Аляж, явно дав маху, но ему хотелось подстегнуть таксиста, чтобы он зашевелился.