Читать книгу "Имя кровью. Тайна смерти Караваджо - Мэтт Риз"

– Так поди же сюда, я тебе голову отрежу! – он хлопнул испуганного паренька по спине и расхохотался. – Ну ладно, не бойся, сынок. С меня он будет писать палача.

Мальчик юркнул в свой угол и снова взялся за краску.

* * *

Две женщины, трое мужчин. Де Понте – палач, сицилийский рыцарь Джакомо – тюремщик. Поваренок – святой, а его сестра – Саломея, принимающая голову Крестителя на блюдо. Испуганную женщину на заднем плане изображала их мать. И все переминались с ноги на ногу – с непривычки стоять не двигаясь, как того требовал Караваджо. Напрасно художник внушал им, что они должны расслабиться и стоять естественно; их вид радости не доставлял. Мальчик закатил глаза, как мученик на бездарной картине в галерее инквизитора. Старуха воздевала руки, моля Бога о милости, словно играла в старомодной нравоучительной мистерии.

– Начнем с самого начала, – подошел к ним Караваджо. – А пока можете отдохнуть.

Они выпрямились и встряхнули затекшими руками.

– Попробуем разыграть казнь святого. Сначала пришли Саломея со служанкой.

Он прошел с ними всю сцену. Тюремщик зачитал смертный приговор. Палач бросил святого на колени, взмахнул мечом, рассек шею, затем наклонился, чтобы отсечь голову кинжалом. Саломея нагнулась, подставляя блюдо.

– Еще раз, – Караваджо заставил их трижды повторить сцену, давая точные указания. Он хотел, чтобы они почувствовали себя подлинными участниками события. – Все это происходит прямо здесь. Никем не прикидывайтесь. И не пытайтесь вести себя, как написано в Библии. Просто будьте этими людьми.

Спас положение де Понте: он сразу понял, что от него требуется, и саданул по шее Крестителя. Караваджо задумался: может, стоит запечатлеть именно это состояние – удовольствие палача от убийства? Но затем в суровых чертах де Понте вдруг проступило нечто похожее на сожаление. «Нет, – решил Микеле, – вот его я и напишу. Когда я вспоминаю, как убил Рануччо, меня переполняют не убежденность в своей правоте и не злость, а вина и сожаление. То, что я впервые испытал, увидев устремленные на меня глаза умирающего. Прощаясь с жизнью, он избавился от всех чудовищных уродств мира. И передал их мне».

Караваджо еще трижды разыграл с натурщиками сцену казни, каждый раз укорачивая ее.

– Тебе отрезают голову, – сказал он поваренку. – Твоя последняя мысль?

– Грядет Мессия?

– Нет-нет, не мысль Иоанна Крестителя, а твоя. Тебя зверски убили в тюрьме. Последнее, что ты видишь, – земляной пол.

Он увидел на лице юноши страдание, затем смирение. То, что надо для картины. На него нахлынул стыд за давнее убийство. От предвкушения художник задрожал всем телом и крикнул:

– Теперь не двигайтесь!

* * *

Фабрицио пришел в Итальянское подворье посмотреть, как продвигается «Усекновение.».

– Ты сменил манеру, Микеле. Эта картина не такая, как те, что я видел в Риме.

– Дело не в манере, – сказал Караваджо. – Я сам изменился.

Фабрицио долго стоял перед картиной, поглаживая подбородок. Его озадаченное лицо просветлело, удивление сменилось радостью.

Караваджо тоже рассматривал сцену казни. Иоанн Креститель прижат к земле. Палач склонился над жертвой, схватив узника за волосы. По выражению лица Фабрицио Караваджо понял, что картина удалась. Он показал и то, что было до момента, запечатленного на полотне, и то, что случится после. Смысл происходящего подчеркивали энергичный мазок и драматизм композиции.

Глядя на умирающего святого под ярким светом фонаря, Фабрицио сощурился.

– Я все время вспоминаю об этом, Микеле.

Караваджо понял, что он имеет в виду.

– Убивая Фарнезе, я чувствовал, что прав.

– Знаю.

– То есть когда ты убил Рануччо.

«Я шагнул в другой мир», – подумал Караваджо.

Фабрицио повел рукой, словно хотел этим жестом проиллюстрировать схваченное на холсте движение времени.

– Я часто с раскаянием вспоминаю минуты до и после убийства. Но самый миг, когда я лишил его жизни, всегда от меня ускользал. Только сейчас. – он тяжело оперся рукой о спинку стула, словно обессилев. – Ты умеешь показать миг смерти. Кажется, ты хорошо с нею знаком. Но понимаешь ли ты, что значит быть живым? За убийство Фарнезе меня простили. Никто за мной больше не охотится. Но, глядя на твою картину, я задыхаюсь от вины, страха и дурных предчувствий. Нелегко тебе, должно быть, приходится, Микеле.

– Моя ли в том вина?

– Не сердись, Микеле. В моей жизни было всего два действительно важных события. Когда я стал убийцей. И когда. – В светлых глазах Фабрицио задрожали слезы, выдавая пробудившееся томление. Он потянулся к Караваджо, обнял его за шею и притянул к себе. Губы их встретились, тела прижались друг к другу. Фабрицио застонал – по-юношески чистым голосом, так не похожим на его нынешний бас.

Караваджо узнал этот давно забытый звук. Как сладко им было держать друг друга в объятиях. Но следом в памяти всплыл пережитый позже страх, горькое одиночество изгнания и нищета, изведанная в первый год жизни в Риме. Дорого же он заплатил за радость, которая слышалась сейчас в голосе Фабрицио.

Караваджо отстранился. Фабрицио не отпускал. Пришлось его оттолкнуть.

– Оставь меня.

– Не надо, Микеле.

«Кто изобьет меня на этот раз? Кто вышвырнет меня на улицу и скажет, что это для моего же блага? А Фабрицио сохранит знатность и всеобщее уважение».

– Я сказал, уходи.

Оставшись один, Караваджо погасил фонарь. Он помнил первый вопрос Фабрицио. Да, он знал, что такое быть живым. Мало кто на это способен. Только художник, убийца или Бог. Творец или разрушитель; лишь им ведома цена каждого вздоха.

* * *

Караваджо стоял на коленях и страстно молился, когда в мастерской повеяло сквозняком. Художник вздрогнул и открыл глаза. Инквизитор рассматривал «Усекновение…»с довольным и расчетливым видом святоши, раздумывающего, как бы сплутовать.

– Так ведь и ты кончишь? – спросил делла Корбара.

Караваджо еще раз прочел «Отче наш».

– Хотя нет, скорее всего твое тело просто исчезнет бесследно. Что лучше: принять казнь в темнице, как Иоанн Креститель, или любоваться небом, цветами и морем в тот миг, когда сзади незаметно подкрадется наемный убийца, чтобы перерезать тебе горло?

– И не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого. Аминь.

– Аминь, – инквизитор сложил руки на животе, будто подражая упитанному падре. Сам он был таким тощим, что веревочный пояс, казалось, вот-вот сползет с его бедер и упадет на пол. – Слышал я о твоей потасовке с братом Роэро во дворе. Ну что ж, я лицо церковное, и на меня закон кровной мести не распространяется. Я мог бы стать между вами посредником, чтобы положить конец вашей розни.