Читать книгу "Огненная дева - Евгения Марлитт"

– Он и женился на ней единственно для того, чтобы доказать герцогине, что ее неверность мало его трогает… Но участь первой жены была завидна сравнительно с участью второй, которую он безжалостно принес в жертву своему тщеславию. На стороне первой был ее отец; вторая жена и его имеет против себя – он ее непримиримый враг… Он знает теперь, что второй брак есть не что иное, как образчик самой неслыханной мести и что герцогиня не остановится ни перед какими средствами, чтобы хоть теперь одержать победу, и он – верный ее союзник. Царственное имя придаст завидный блеск родословной дома Майнау.

– Я спрашиваю вас еще раз: к чему вы мне все это говорите? – прервала она его вдруг, приняв свой гордый, величественный вид. – Я добровольно удаляюсь, как это всем известно, и не доставлю много хлопот ни герцогине, ни ее союзнику, но пока я еще ношу имя Майнау, я никому не позволю в своем присутствии дурно отзываться о человеке, с которым повенчана, если бы даже он был в десять раз виновнее… Прошу вас не забывать этого, ваше преподобие… Впрочем, не берусь решать, что более достойно осуждения: легкомыслие ли светского человека или суетность священника, который, зная о святотатстве, в потрясающей душу молитве призывает благословение Божие на недостойную комедию; первый попирает ногами женское сердце, как большая часть знатной молодежи; другой же, превращая алтарь в сцену, является на ней даровитым актером и тем совершает страшный грех!..

Лиана говорила громко, горячо, забыв всякую предосторожность и самообладание.

– Этот Шенверт – омут, и, к чести Майнау, должно сказать, что он этого не знает и потому, сам того не замечая, проходит мимо темных дел, которыми пропитан самый воздух в этом замке. Он и не предполагает, что документы, на которые он по простоте души опирается, подложны…

Не договорив, она вдруг испугалась и замолчала. Священник сделал выразительное движение, как будто у него блеснула внезапная мысль. С быстротою молнии выхватил он из ящика лежавшую сверху бумажку и поднес ее к лампе.

– Вы говорите об этом документе? Ученая мыслительница исследовала его под микроскопом и открыла…

– Что он писан предварительно карандашом, – сказала она твердо.

– Совершенно справедливо. Каждая буква срисована на стекле карандашом и потом обведена пером, – подтвердил он спокойно. – Я знаю это очень хорошо, знаю даже и то, что это очень трудная и неприятно действующая на нервы работа; а знаю я это потому, что сам сочинял и писал этот документ… О, не смотрите же на меня с таким отвращением! Разве в ваших глазах ничего не значит, что я так унижаю себя и так откровенно каюсь перед вами… Вы можете спокойно коснуться этой руки: не ради денег, не ради земной власти и величия действовала она так, но для осуществления высших идей… Разве я не мог с таким же успехом прибавить к этой последней воле какое-нибудь пожертвование капиталом или недвижимым имуществом в пользу нашего ордена? Барон Майнау верит в неподдельность этого документа, он поверил бы и такому добавлению, а старик гофмаршал… Ну, он по уважительным причинам должен бы был поверить. Я был далек от подобного грабежа, я только хотел приобрести две души: языческую душу матери для крещения и душу мальчика для миссии… Наш век ненавидит и преследует, как фанатизм, самоотверженную преданность пылкой души к призванию священника, но никто не думает, что, заключив горячее вещество в железном сосуде, он тем самым заставляет его стремиться к нему и…

– Сжигать еретиков, – добавила она ледяным тоном и отвернулась.

Священник нервно скомкал в руке записку.

– Но это пламя уже более не пылает, – проговорил он глухим голосом; он, видимо, отчаянно боролся со страшным волнением. – Ни самая усердная молитва, ни бичевания не в состоянии снова раздуть его. Меня пожирает другой огонь. – Тут он протянул ей руку с измятой бумажкой. – Вы можете относительно этого документа обвинить меня в подлоге двумя словами, можете освободить Габриеля, можете лишить меня моего положения, возбуждающего всеобщую зависть, уничтожить влияние, которое я имею на высокопоставленных лиц, – сделайте это, и я буду молчать, не моргну даже глазом. Предайте меня моим многочисленным врагам, только позвольте мне, когда вы оставите Шенверт, жить вблизи вас!

Лиана посмотрела на него большими, изумленными глазами, подумав, уж не сошел ли он с ума… Она гордо выпрямилась перед ним во весь рост.

– Вы забываете, ваше преподобие, что мой брат, владелец Рюдисдорфа, может предоставить место приходского священника духовному лицу только протестантского вероисповедания, – сказала она ему через плечо слегка дрожащим голосом, но с насмешливою улыбкой.

– Психологи правы, говоря, что блондинки обладают самою жестокою холодностью. – Он как-то особенно прошипел эти слова. – Вы умны и так высокомерны, как ни одна природная аристократка, в жилах которой течет герцогская кровь, – одним поворотом вашей головы вы становитесь выше ничтожества. Другого вам, может быть, удастся отстранить от себя, но не меня. Я буду следовать за вами всюду по пятам, никогда не отниму я назад руки, которую раз протянул к вам, даже если бы мне пришлось ее лишиться! Бейте меня, попирайте ногами, я все вынесу молча, терпеливо, но вы никак от меня не освободитесь… Моя церковь требует от священника, чтобы он бодрствовал и постился, чтобы он работал без устали, тут вел бы подземный ход, подобно кроту, там перекидывал бы в воздухе мост; судите же сами, какая фанатическая энергия будет одушевлять это стремление, пока вы не станете моею.

Неведомый до сих пор ужас объял Лиану. Теперь она поняла, что не душу ее он хотел приобрести для своей церкви: клятвопреступник священник любил в ней женщину. От этого открытия вся кровь застыла в ее жилах – она содрогнулась от ужаса, но как ни отвратителен был грех, эта энергическая речь, в потрясающих душу словах передававшая всю борьбу, все бури и муки души, произвела отталкивающее и вместе с тем магнетическое действие на молодую женщину: она еще никогда не слыхала от мужчины пылких речей всезабывающей глубокой страсти… Прочел ли он это в ее прелестном побледневшем лице или еще почему-либо догадался, только он вдруг приблизился к ней и, страстно закинув назад голову, бросился к ее ногам, чтобы обнять колени молодой женщины; зеленоватый свет лампы ярко освещал его бледное лицо и пятно гуменца, резко выделявшегося среди темных кудрявых волос. Лиане показалось, будто невидимая рука указывала ей на это пятно как на знак, положенный на Каина; она сделала шаг назад и протянула свои красивые руки, как бы защищаясь от стоявшего перед ней на коленях священника.

– Лицемер! – воскликнула она хриплым голосом. – Я скорее брошусь в пруд в индийском саду, нежели позволю вам хоть одним пальцем дотронуться до моего платья.

Боязливо прижав руки к груди, стояла она, как дитя, которое, страшась ужасного прикосновения, не имеет, однако, сил сдвинуться с места. Она не могла уйти, пока документ находился в его руках, иначе она сама выдала бы свое соучастие с ним.

Священник медленно приподнялся. В это время среди наступившего безмолвия вдруг раздался стук колес подъехавшего экипажа, который, скрипя по мокрому гравию, остановился затем у крыльца. То возвратился Майнау; он должен был ехать с невероятною быстротою. Священник топнул ногою и с бешенством повернулся к окну; было видно, что ему хотелось бы иметь под рукою какой-нибудь тяжелый предмет, чтобы бросить им в экипаж и в сидящего в нем ненавистного ему человека.