Читать книгу "Очищение - Софи Оксанен"

Рука Алиде шарила под оборками скатерти. Пальцы сложились так, чтобы взяться за ручку ящика и быстро выдвинуть его. Надо было положить пистолет на стул, чтобы он был наготове. Запах, шедший от горки белого натертого хрена, лежащего перед Алиде, прожигал, уничтожая вонь от пота русского. Мужчина, представившийся Поповым, облокотился на стол и в упор смотрел на Алиде.

— Хорошо. Я позвоню вам, если только она придет сюда.

— У нас есть причина надеяться, что она придет.

— Почему именно сюда?

— Да потому что она ваша родственница.

— Ну, вы мастер выдумывать истории, — засмеялась Алиде, и от ее смеха зазвенела чашка.

— Бабушка девушки живет во Владивостоке, ее зовут Ингель Пек. Ваша сестра. И важно еще то, что девушка говорит по-эстонски, ее научила ваша сестра.

Ингель? Почему мужчина заговорил об Ингель?

— У меня нет сестры.

— Судя по документам, есть.

— Не знаю, зачем вы пришли сюда рассказывать ваши сказки, но…

— Молодая женщина, Зара Пек, совершила убийство в этой стране и, насколько нам известно, у нее здесь никого, кроме вас, нет. Конечно же она придет сюда, к давно пропавшей родственнице. Она думает, что вы не знаете — в газетах и по радио об убийстве не сообщали — и придет сюда.

Пек? Фамилия девушки Пек?

— У меня нет сестры, — повторила Алиде. Пальцы ее выпрямились, рука снова поднялась к груди. Значит, Ингель жива.

Паша пнул ногой стул:

— Где девушка?

— Да не видела я никакой девушки!

Ветер зашелестел мятой, развешенной над плитой для просушки. Затем его порыв взметнул цветки календулы, разложенные на газете. Затрепетала занавеска. Мужчина вытер лысину, его голос выровнялся:

— Вы наверняка понимаете всю серьезность совершенного Зарой Пек преступления. Позвоните нам, как только она появится. Ради вашего же спокойствия. Всего вам хорошего.

У двери мужчина остановился.

— Зара Пек жила у бабушки до тех пор, пока не отправилась на заработки на Запад. Она забыла на месте преступления свой паспорт, кошелек и деньги. Ей нужен человек, который поможет в сложившейся ситуации. Вы — ее единственная надежда.

От бессилия Зара упала на пол клетушки. Стены задыхались, пол задыхался, доски выделяли сырость, обои потрескивали.

Казалось, по щекам у нее разгуливают мухи. Как они летают в темноте?

Алиде знала.

1949,

Западная Виру
АЛИДЕ СОЧИНЯЕТ ПИСЬМА С ВЕСЕЛЫМИ НОВОСТЯМИ

От Ингель ничего не было слышно и, чтобы успокоить Ханса, Алиде начала писать письма от имени сестры. Она не могла выдержать его каждодневные вопросы: что слышно от Ингель, есть ли письма от нее, его бесконечные догадки, что она делает тогда-то и тогда-то. Алиде знала манеру письма сестры и свойственные ей фразы, а почерк подделать оказалось и вовсе легко. Она сообщила Хансу, что его жена нашла доверенного человека и что им разрешили принимать посылки. Ханс обрадовался, и Алиде сказала ему, что ей удалось положить в толстый пакет много всего, и Ингель теперь не будет бедствовать. Тогда Ханс сказал, что и он мог бы отправить ей свое приветствие.

Такие вещички, по которым Ингель поймет, что это от Ханса.

— Принеси ветку вербы, что растет у церкви. Положим в пакет. Под ней мы встретились первый раз.

— Помнит ли Ингель об этом?

— Конечно, помнит.

Алиде пошла за веткой ближайшей вербы.

— Ну, как, годится?

— Это от церковной?

— Конечно.

Ханс приложил к лицу листок вербы:

— Изумительный запах.

— Верба ничем не пахнет.

— И еще веточку ели.

Он не объяснил, почему важна веточка ели, и Алиде не захотелось этого знать.

— Кто-нибудь еще слышал об Ингель? — спросил Ханс.

— Нет, кажется.

— А ты спрашивала?

— Ты что, сумасшедший? Я же не могу бегать по деревне и расспрашивать про нее!

— У кого-нибудь из проверенных. Может, она им писала.

— Не знаю и не стану спрашивать.

— Никто не отважится тебе сказать, если ты не спросишь. Потому что ты жена этой красной свиньи.

— Ханс, попробуй понять. Я никогда не произношу вслух имени Ингель вне нашего дома.

Ханс скрылся в своей комнатке. И перестал бриться.

Алиде начала писать веселые новости. Насколько веселые она отважилась сочинять? Вначале она написала, что Линда пошла в школу и все сложилось удачно. В классе оказалось много других эстонцев. Ханс улыбнулся. Потом она написала, что Ингель нашла работу поварихи и поэтому у них всегда есть еда. Ханс облегченно вздохнул. Алиде продолжила, что работая на кухне, можно помогать также и другим. У вновь прибывающих губа отвисала, когда они слышали о работе Ингель, и на глаза наворачивались слезы, как только они понимали, что она целые дни имеет дело с хлебом.

Ханс нахмурил брови. Неудачная придумка Алиде подчеркнула нехватку еды у ссыльных. Поэтому в следующем письме она написала, что получение хлеба ни для кого не ограничено. Хлебные пайки отменили. Хансу снова полегчало. Причем, все это из-за Ингель. Она попыталась не думать об этом и закурила папиросу, чтобы заглушить запах постороннего мужчины на кухне до прихода Мартина.

1992,

Западная Виру
АЛИДЕ ПЫТАЕТСЯ ПРЕДОТВРАТИТЬ ПАДЕНИЕ САХАРНИЦЫ

Звук машины затих. В дверь клетушки начали барабанить. Шкаф, стоящий перед входом, задрожал, посуда на нем зазвенела, ручка чашки Ингель стукнулась о сахарницу Алиде, она заколебалась, и сахар переместился на край, а затем стал падать на пол. Алиде встала перед шкафом, удары в дверь были сильными, ведь колотили молодые руки, но тщетно. Алиде включила радио «ВЭФ». Удары усилились. Алиде сделала радио еще громче.

— Паша не полицейский. И не мой муж. Не верьте ни единому его слову. Выпустите меня отсюда.

Рука Алиде потянулась к горлу. Ей показалось, что оно стало отделяться от тела. Она не могла понять, что с ней происходит, но только все силы покинули ее как тогда летом во дворе колхозной конторы, будто она вернулась на годы назад, хотя под ногами был цементный пол кухни. От него в подошвы ног и в кости проникала сырость, такая же сырость, наверно, ощущалась в лагерях Архангельска. Сорокаградусный мороз, тяжелый туман на воде, ледяная сырость проникает в нутро, ресницы и губы в инее. В затони, где сортируют бревна, вода по пояс, бревна — как человеческие трупы, вечный туман, вечный холод, бесконечность. Кто-то шепотом рассказывал об этом на площади. Это не было предназначено для ее ушей, но с годами уши ее стали чуткими и многое улавливали, как у животных, и ей хотелось слышать еще и еще. Глаза говоривших, окруженные морщинами, казались такими темными, что невозможно было отличить зрачок от радужной оболочки. Глаза эти были устремлены на нее, будто говорившие сознавали, что она слышит. Был 1955 год, реабилитация в полном разгаре. Она поспешила от них прочь с бьющимся сердцем.