Читать книгу "Собиратель ракушек - Энтони Дорр"

Иногда по утрам она из кровати наблюдала, как Уорд завязывает галстук, стоя в рубашке, доходящей до толстых ляжек, и чувствовала у себя внутри гнильцу, над которой клубится отторжение. Тогда она утыкалась в подушку, ненавидя его за то, что он побежал за ней в джунгли, за то, что прыгнул со скалы. Больше они не притворялись: Уорд оставил все попытки до нее достучаться, а Найма полностью отстранилась, чтобы не отвечать на стук. Она прожила в Огайо пять лет, а казалось, что пятьдесят.

Был вечер. Найма в полудреме сидела на заднем крыльце, когда над крышей косяком пролетели гуси. Да так низко, что ей удалось разглядеть контуры перьев, глянцево-черные клювы, одновременное, согласованное мигание каждой пары глаз. Она ощутила стремительную силу крыльев, рассекающих воздух. Птичий клин с гоготом стремился к горизонту, вожаки менялись. Найма проводила взглядом птиц, задержалась на той точке, где они скрылись из виду, и задумалась: как они выбирают себе дорогу? Что за таинственный механизм, скрытый у них в голове, переключается каждую осень, заставляя их следовать все теми же невидимыми путями к тем же южным водам? Сколь восхитительно небо, думала она, и сколь непостижимо. Гуси уже давно улетели, а она все смотрела ввысь, ждала, надеялась.

Шел тысяча девятьсот восемьдесят девятый год; ей уже исполнился тридцать один. Уорд сидел в доме и ел кекс: с нижней губы свисал сталактит из глазури. Найма вошла и остановилась перед ним. Хорошо, сказала она. Я пойду учиться.

Уорд перестал жевать. Ну-ну, ответил он. Давай.

В спортивном зале колледжа абитуриенты толпились у щитов с надписями «Муниципальное управление», «Антропология», «Химия». Ее внимание привлек один стенд, оформленный глянцевыми фотографиями. Вулкан в снежном ожерелье. Потрескавшееся сиденье стула. Серия снимков пули, вырывающейся из яблока. Она изучила все изображения – и заполнила необходимые документы: «Фотография, начальный курс: Введение в технику фотосъемки».

В подвале валялся без дела принадлежавший Уорду старенький «Никон-630»; она обтерла его от пыли и принесла на первое занятие.

Никуда не годится, сказал преподаватель. Другого нет, ответила она. Он подергал туда-сюда заднюю шторку и объяснил, что она пропускает свет, а это губительно для негативов.

Можно ее закрыть поплотнее, предположила Найма. Или же заклеить. Пожалуйста. У нее брызнули слезы.

Хорошо, хорошо, забормотал педагог, что-нибудь придумаем.

На второй день занятий он вывел студентов на территорию кампуса. Здесь мы сделаем только по паре снимков, объявил он. Не тратьте зря пленку. Все внимание – на конструктивные детали, друзья мои.

Студенты разбрелись кто куда, направляя объективы на угловые камни зданий, резные оконечности перил, купольную покрышку противопожарного гидранта.

Найма подошла к полузасохшему, согнувшемуся дубу на треугольнике газона, зажатого асфальтовыми дорожками. Заднюю шторку камеры наглухо фиксировала изолента. Пленка была рассчитана на двадцать четыре кадра. Найма с трудом понимала, что отсюда следует. Диафрагма, светочувствительность, глубина резкости – это и вовсе было для нее пустым звуком. Между тем она слегка наклонилась, направила объектив кверху, где на фоне неба шевелились голые ветви, и замерла. Облака толстым занавесом скрыли солнце, но она заметила небольшой проблеск. И стала ждать. Минут через десять облака мягко разомкнулись, выпустили тонкий луч света, озаривший дерево, и Найма нажала на кнопку спуска.

Через два дня у нее на глазах, в проявочной, преподаватель снял с сушильной веревки закрученную черную ленту ее негативов и одобрительно покивал. По его примеру она поднесла пленку к лампе и, увидев запечатленный два дня назад образ – озаренные солнцем ветви дуба, а над ними расселина облаков, – почувствовала, как с ее глаз спадает темная пелена. По рукам пробежали мурашки, ее захлестнула радость. Это было упоение, одно из древнейших чувств: как будто ты взмываешь над чащей и смотришь поверх лесных крон, заново открывая мир.

В ту ночь она не могла уснуть. Вся горела. А утром примчалась в колледж на три часа раньше положенного.

Они сделали контактные листы, а затем напечатали фотографии. В фотолаборатории Найма не сводила глаз с кюветы, ожидая, когда на бумаге проступят очертания, которые приплывали неведомо откуда, вначале совсем слабые, потом серые – и наконец, как по волшебству, появился весь образ целиком: ничего похожего она прежде не видела. Проявитель, стоп-ванна, фиксаж. Все так просто. Ей подумалось: я была создана и перенесена сюда, чтобы дать этому голос.

После занятий ее подозвал преподаватель. Склонившись над отпечатанными снимками, он указал, что она зацепила видоискателем телефонный провод и недодержала экспозицию. В целом, конечно, неплохо, для первого раза очень даже неплохо. Хотя огрехи налицо. Камера пропускает свет – видишь, как размыт край? А здесь дерево выглядит плоским; нет фона, нет центровки. Он снял очки, откинулся на спинку стула и пустился в рассуждения. Как передать трехмерность средствами двухмерного изображения, как поместить мир в плоское пространство. С этими проблемами сталкивается каждый художник, Найма.

Найма отступила назад, чтобы еще раз изучить свою работу. Художник? – мысленно переспросила она. При чем тут художник?

Каждый день Найма ходила фотографировать облака: сплошные, перисто-кучевые, а еще пересекающиеся следы самолетов, воздушный шарик над железнодорожными рельсами. Она запечатлела и пики небоскребов, уходящие в облачность, и два пышных кучевых облака, плывущих в луже. И лазурный ромб неба, отраженный в глазу мертвой собаки, только что сбитой автобусом. Мир теперь виделся ей сквозь призму источников света: окон, лампочек, солнца, звезд. Уорд оставлял ей деньги на продукты, а она тратила их на пленку; она заходила в незнакомые районы, могла присесть на корточки в чужом палисаднике и целый час ждать, когда разойдется толща облаков, чтобы убедиться, достаточно ли будет освещена нить паутины, натянутая между двумя травинками.

И вновь начались звонки: мы видели, Уорд, как твоя жена сидела возле дохлой собаки и щелкала фотоаппаратом. Она сфотографировала наши мусорные баки. Она битый час стояла на капоте твоей машины, Уорд, и таращилась в небо.

Он пробовал с ней поговорить. Ну, Найма, заходил он издалека, что нового в колледже? Или: ты на прогулке не зазевалась? Он продвигался по служебной лестнице, все больше времени проводил у телефона, выбивал дополнительное финансирование для музея и обхаживал спонсоров. К тому времени его и Найму уже разделяла пропасть шириной в много миль – их пути разошлись. Изредка она показывала Уорду свои кадры; он кивал. Здорово у тебя получается, говорил он и легонько похлопывал ее по спине. Вот это мне нравится – и поднимал со стола снимок, который она и в грош не ставила: радужное свечение в перистом облаке, плывущем на фоне луны. Найма не спорила; у нее в душе разгорался огонь. Теперь ничто не могло ее остановить. Пусть Уорд и его соседи опускают глаза в землю – она, Найма, будет поднимать глаза к небу. Пусть только ей одной видны эти оранжевые, пурпурные, голубые и белые скитальцы, эти пышные золоченые оборотни, пробегающие над головой. Когда по утрам она выходила за дверь, жесткая и темная сердцевина ее существа озарялась светом.