Читать книгу "Флотская богиня - Богдан Сушинский"

— А ну-ка, сейчас же прекратить бузу! — с напускной грозностью прикрикнул он вместо того, чтобы возрадоваться, что девушки живы. — Ты посмотри на них! Машину с государственным имуществом погубили, так еще и слезой разжалобить меня намереваются! Трибунал по вам плачет, по обеим!

Спустя несколько часов, во время ночного привала, благодаря Корневой в госпитале стали известны все подробности боя с немцами. Вот тогда начальник «госпитальеров» объявил девушкам благодарность перед строем, и даже пообещал представить их к медалям, а Евдокимку — еще и к званию ефрейтора. И хотя в серьезность данных намерений обе девушки так и не поверили, все же почувствовали они себя героинями этого, во всех отношениях жаркого, дня.

Их госпиталь еще трижды разворачивался рядом с какими-то местечковыми больницами. Но всякий раз через пять-шесть дней его приходилось сворачивать и, под бомбежками, переносить все дальше и дальше на восток.

В последний раз они встали в Томаковке, бывшем казачьем поселении, буквально в нескольких километрах от Днепра. Как сообщили армейские командиры, фронт, проходивший в десяти километрах западнее, вроде бы стабилизировался. Южнее их расположения, в районе городов Марганец и Никополь, река круто поворачивала на юго-запад, образуя полуостров, отсеченный теперь от Большой земли огромной дугой окопов и противотанковых рвов. В эту природную крепость днем и ночью перебрасывали все новые и новые стрелковые части да небольшие подразделения кавалерии.

Поначалу «госпитальерам» казалось, что немцы вот-вот выдохнутся и отсюда, от излучины могучей реки, красноармейцы погонят германскую орду назад, к попранным ею границам, однако этого не происходило. От горьких раздумий Евдокимку и Веру Корневу, за несколько последних недель сдружившихся до родственности душ, спасала разве что каждодневная, немыслимо тяжелая работа, конца которой в обозримом будущем не предвиделось.

Именно поэтому все вечерние построения медперсонала получались предельно короткими и проходили исключительно в виде армейского ритуала, а начальник госпиталя Зотенко неизменно завершал их словами: «Согласен, госпитальеры, день выдался трудным. Но все мы прекрасно понимаем, что работать по-настоящему, по-фронтовому, мы еще даже не начинали, — в этом месте он резко вскидывал руку, требовал “прекратить бузу”, хотя никто и рта не раскрывал, и только потом продолжал: — А посему… На рассвете ожидается новый транспортный конвой с ранеными, вот тогда-то мы себя и покажем».

И всякий раз, глядя на едва державшегося на ногах эскулап-капитана, соединявшего обязанности начальника госпиталя с тяжким трудом полевого хирурга, Корнева, по обыкновению своему, с язвительной безысходностью отмечала: «Да мы-то себя покажем, вот только, боюсь, что смотреть уже будет не на что!» С каждым построением этот упрек все больше напоминал Евдокимке приговор, выносимый Корневой самой себе, своим отношениям с мужчиной, в которого она так не вовремя и так некстати влюбилась.

Ну а пациентов и в самом деле поступало так много, что порой девушкам казалось, будто их 102-й полевой госпиталь остался последним и единственным на весь фронт, на всю армию, всю страну. В иной день прибывало по два-три обоза с ранеными, и после каждого такого поступления подруги страдали от вида растерзанных, окровавленных тел и мучений — ничем, никакими лекарствами и никакими молитвами не утолимых…

Часть вторая

Флотская богиня

1

Накануне эта дорога пережила авианалет, грозу и еще один авианалет. Теперь, разбитая тысячами колес и десятками бомб, да к тому же основательно размытая ливнем, она представляла собой ужасное зрелище. Тут и там по обочинам ее лежали человеческие трупы, развороченные машины и перевернутые вверх колесами повозки. Причем те, что еще способны были продвигаться по этой дороге, никакого внимания на тела павших, как и на все прочие декорации войны, уже попросту не обращали.

Одна из бомб попала прямо в кузов машины с еще не обмундированными новобранцами, и части тел этих несчастных, не успевших осознать всей сути войны, усеяли просветы между кустами шиповника, вперемешку с остатками мотора и щепками от бортов. Слегка покрасневшие до этого ягоды созревали теперь под лучами багрового предвечернего солнца, рядом с окровавленными кусками мяса…

В очередной раз объезжая дорожную пробку по травянистому побережью речушки, майор и водитель вдруг увидели в низинке, на небольшом мысе, разбитую подводу, лошадку с развороченным животом, а рядом — завалившуюся бортом на склон оврага легковую машину.

— А ну-ка, возьми чуть правее, — скомандовал Гайдук. — Что-то машина эта кажется мне знакомой.

Шофер, успевший внушить майору уважение своим многочасовым, невозмутимым молчанием, и на сей раз без единого слова свернул в сторону мыса, полого уходящего в сторону речной долины.

— Все-таки пилот-германец и здесь сообразил, — как бы про себя проговорил Дмитрий, приказывая остановить «полуторку» еще до въезда на прибрежный склон, — что в легковушке едет кто-то из местного начальства или высокого командования.

— Порой фрицы охоту устраивают даже на какого-нибудь отдельно шагающего солдатика. Словно развлекаются, — наконец высказался шофер.

— Почему бы им и не развлечься, если мы позволяем это?.. Остаешься в машине, Терентьич. Остальные тоже. Сначала иду сам.

— Мое дело — руль и тормоза, — пожал плечами шофер, замечая, однако, что к перевернутой легковушке уже поспешила одна из женщин — та, статная, с черными, подернутыми легкой сединой волосами. Явно из «бывших», потому как до сих пор ни разу не заговорила с ним, словно его и не существовало вовсе.

— Вас это дело не касается, Анна, — попытался остановить ее энкавэдист.

— Меня здесь все касается, майор! — послышалось в ответ, и Дмитрий впервые уловил в ее голосе командирские нотки.

Машину явно отбросило взрывной волной. Теперь она беспомощно, словно огромный жук-навозник, лежала на боку, иссеченная пулеметными очередями и осколками. Судя по всему, шофер успел выскочить из кабины, однако та «догнала» и, навалившись всей своей металлической тяжестью, добила его.

Окровавленная голова городского главы покоилась между рулем и приборным щитком. Старшего лейтенанта Вегерова в салоне не оказалось.

Пока майор нащупывал пульс Кречетова, Анна уже пошла по кровавому следу, ведущему вниз, к небольшой речушке.

Изъяв два портфеля, городского головы и энкавэдиста, остававшиеся в машине, Гайдук передал их подошедшей Серафиме Акимовне и приказал отнести к полуторке:

— С этих минут ты у нас — главный хранитель секретных документов, — как можно строже объяснил он. — Хотя полагаю, что основные архивы эти службисты успели отправить в тыл еще раньше.

Энкавэдист лежал буквально в метре от кромки воды, рядом валялся неиспользованный армейский перевязочный пакет. Анна издалека сразу же поняла, что он хотел промыть рану и перевязать ее.

Как только Жерми стала приближаться к нему, раненый Вегеров, воспользовавшись в качестве упора небольшим, словно бы произрастающим из земли валуном под левым плечом, развернулся и от бедра выстрелил в ее направлении. Все это произошло настолько быстро, что Анна едва успела отшатнуться. Она уже хотела воздать хвалу Всевышнему за то, что не позволил энкавэдисту попасть в нее буквально с четырех шагов, но как раз в эту минуту боковым зрением заметила спешащего к ним Гайдука и догадалась, что пуля предназначалась ему.