Читать книгу "Вызов Запада и ответ России - Анатолий Уткин"

Приходится признать, что социальное напряжение российского общества усилилось. Союз городов и Союз земств, будучи национальными русскими патриотическими организациями, отражая логику растущей конфронтации, стали все более противостоять царской администрации. Министр земледелия России Кривошеин определил опасность обозначившегося противостояния в простой формуле: «Будущее России останется непрочным, пока правительство и общество будут упорно смотреть друг на друга, как два противоположных лагеря, пока каждый из них будет обозначать другого словом «они» и пока они не будут употреблять слово «мы», указывая на всю совокупность русских».

Несогласие между обществом и правительством, не сумевшим подготовить Россию к войне и ввиду этого ответственным за поражение в ней, подорвало позиции России в союзе с Западом. Однако царское правительство не желало признавать неэффективность и слабость своего правления, предпочитая прибегать к наивным утверждениям вроде того, что германцы обязаны своим превосходством проволочным заграждениям. Более глубокие причины не были определены, и может быть именно этим правительство обрекло себя. Первый удар колокола — гибель армии Самсонова в Восточной Пруссии. Второй — кризис со снарядами и винтовками. Третий — великое отступление, начавшееся в феврале 1915 года и продолжавшееся до осени.

Стало ясно, что союз России с Западом, омытый в мировой войне кровью, был политическим и военным союзом социально и культурно разнородных организмов. Разумеется, правящий класс обеих частей находил общий язык, он рос в условиях общей европейской цивилизации. Но в свете военного напряжения высветился тот факт, что, как общество, Россия едва ли является частью западной цивилизации. Более того. Месяцы и годы войны более отчетливо чем прежде демонстрировали, что Россия ни по внутренней структуре, ни по менталитету населения не является западной страной. Теперь на фоне кризиса, грозящего национальной катастрофой, вставал вопрос, а может ли она в будущем в принципе претендовать на то, чтобы стать частью Запада? Является ли путь слияния с Западом единственным для ее прогресса? И нужно ли ей стремиться быть западной страной, если история поставила вопрос о самосохранении?

Одной из первых жертв русских поражений 1915 года стало отношение к союзникам. Славянская душа снова показала необычайную легкость перехода от восторга к подозрению. Вчерашние братские объятия были забыты довольно быстро. В России, пишет посол Бьюкенен, «негативные чувства против нас и французов распространились столь широко, что мы не можем терять времени, мы должны представить доказательства того, что мы не бездействуем в ситуации, когда немцы переводят свои войска с Западного на Восточный фронт». Именно в это время начальник британского генерального штаба генерал Робертсон заявил, что, если англичане и французы не выступят на Западе, русские придут к идее сепаратного мира.

Напряжение войны чем дальше, тем больше сказывалось на соотношении двух величин в уравнении Россия — Запад. Сам союз с Западом еще не ставился под вопрос, лояльность в отношении союзников преобладала безусловно, но за поражения на фронтах нужно было по старой русской традиции искать виновника.

Вперед стала выходить та политическая группа, которая в августе 1914 года оказалась в тени всеобщего воодушевления. Эту критическую в отношении Запада группу называли «партией двора», а их лидером общественное мнение чаще всего называло (несправедливо) императрицу Александру Федоровну, прежнюю принцессу Гессен-Дармштадтскую, кузину германского императора. Руководителями этой партии в Государственном Совете и в Государственной Думе были князь Мещерский, министр Щегловитов, барон Розен, депутаты Пуришкевич и Марков. Они оправдывали свои (в той или иной мере замаскированные) сомнения в союзе с Западом прежде всего соображениями внутренней политики.

С июля 1915 года группа влиятельных лиц — министр внутренних дел Маклаков, обер-прокурор синода Саблер и министр юстиции Щегловитов начали открыто доказывать императору Николаю, что Россия далее не может вести войну (только в ходе майских боев на реке Дунайце число пленных, захваченных немцами, составило триста тысяч человек).

На противоположном конце политического спектра наиболее проницательные из представителей Запада также увидели грозные признаки. Вопреки браваде петроградских газет, британский военный представитель Нокс уже в 1914 году предсказал возможность распада России. Из докладов Нокса открылась страшная беда России — неумение использовать наличные ресурсы и неукротимое при этом стремление приукрасить ситуацию. Не желая видеть мир в реальном свете, русское правительство всячески старалось прикрыть такие поражения, как августовская (1914 г.) катастрофа в Восточной Пруссии.

И все же первые раскаты грома Запад почти не расслышал. Была ли в том вина его дипломатов? Едва ли. Посол Палеолог, искавший правду русской жизни, слышит от русских такой комментарий: «Тургенев, знавший нас в совершенстве, пишет в одном из своих рассказов, что русский человек проявляет необыкновенное мастерство исключительно ради того, чтобы провалить все свои предприятия. Мы собираемся влезть на небо. Но, отправившись в путь, быстро приходим к выводу, что небо ужасно высоко. Тогда мы начинаем думать только о том, как бы упасть возможно скорее и ушибиться как можно больнее». После героического воодушевления стала видна грань, за которой наступал упадок духа, пассивная покорность судьбе. На дальнем горизонте встал вопрос о том, кто ответственен за пуск корабля в плавание, к которому он не был готов.

Союз с Западом поставил под вопрос древнейшее русское установление — монархию. Император Николай Второй имел немало превосходных черт характера и его обаяние подтверждено достоверными историческими свидетельствами. Западные послы были буквально очарованы императором, но это не мешало им сомневаться в решающем для правителя качестве, в его воле. Скажем, посол Палеолог буквально поет гимн таким качествам императора, как простота, мягкость, отзывчивость, удивительная память, но при этом отмечает слабую уверенность в собственных силах. В эпоху колоссального кризиса своей страны император Николай оказался не на высоте требований оптимизации управления. Справедливы сомнения Палеолога: «Можно ли сравнить современную империю, в которой насчитывается не менее ста восьмидесяти миллионов населения, распределенного на двадцати двух миллионах квадратных километрах, с Россией Ивана Грозного и Петра Великого, Екатерины Второй, даже Николая I? Чтобы руководить государством, которое стало таким громадным, чтобы повелевать всеми двигателями и колесами этой исполинской системы, чтобы объединить и употребить в дело элементы настолько сложные, разнообразные и противоположные, необходим был, по крайней мере, гений Наполеона. Каковы бы ни были внутренние достоинства самодержавного царизма — оно — географический анахронизм».

В сентябре 1915 года царь принял на себя командование армией. Царь Николай объяснял этот свой шаг крайностью положения и исторической ответственностью монархии. Нужно отдать должное его пониманию национальной жертвы, ставящей вопрос об ответственности верховного правителя. Но рассуждения его в эти дни никак не могли вызвать радужных надежд и оптимизма западных послов: «Быть может для спасения России необходима искупительная жертва. Я буду этой жертвой». В такой постановке вопроса сквозила обреченность. Посол Палеолог впервые послал в Париж пессимистический прогноз развития событий: «Вопрос отныне заключается в том, чтобы знать, будет ли в состоянии Россия выполнить свое назначение как союзница».