Читать книгу "Крымский щит - Вячеслав Демченко"

Хоть молись, — но молился Дитер в последний раз еще в гитлерюгенде у «мемориала шестнадцати», и то до сих пор не мог сообразить, кому именно молился, то ли фюреру, то ли Фридриху Барбароссе… Кто такие «мученики 9 ноября»[48], он и тогда не совсем понял.

Немало времени прошло, пока обер-лейтенант, начал более-менее трезво оценивать свое положение.

А положение было: «Achtung, minen!» Граната с вырванной чекой… Искать её, чеку то есть, и с миноискателем было бы бессмысленно — русский моряк, как только управился, бросил кольцо через плечо в безбрежную глинистую грязь майдана. И теперь граната помещалась на коленях обер-лейтенанта у него в ладонях, а руки, связанные в запястьях, были к этим же коленям привязаны вместе со стулом…

В общем, система была довольно путанная, но неумолимо надёжная, как гильотина. И чтобы сработала она, достаточно только разжать руки. Это было понятно и без слов матроса… совершенно очевидно, матроса — драная тельняшка, синеватый якорь на тыльной стороне ладони…

— Ну, если руки не отнимутся, и не заснёшь, фраер… — сказал он. — Если своих дождёшься — считай, подфартило.

Дитрих тогда понял только Freier — жених, но к чему оно было сказано, так и не сообразил. Если и жених, то разве что старухи с косой. Сидит на рассохшемся стуле, на самом краю террасы с резными столбиками, перед ступенями крыльца, на которых непременно свернёт со временем шею, потому, что передние ножки стула — на самом краю самой последней доски.

Но будет ли у него время, чтобы свернуть себе шею? Большой вопрос. Скорее всего, нет, потому что рук он уже не чувствует и, соответственно, не почувствует и когда граната из них выскользнет ему на колени.

«Шайсе!» Если бы он держал в ладонях обыкновенный булыжник, то держал бы его до бесконечности… ну, уж точно до тех пор, пока кто-нибудь не подошел бы и, аккуратно, перехватив пальцами стальную скобу — этот рычаг гильотины, — не освободил бы его от влажной, железной смерти. А так и пары часов не прошло, наверное… впрочем, может быть, и пары минут: время тянется невыносимо медленно, будто сам чёрт отмеряет его, наматывая на локоть нервы обер-лейтенанта…

Сколько бы там не прошло времени, но прошло ничтожно мало, а граната уже мокрая от пота и вот-вот выскользнет из помертвевших рук. Русский специально закрутил верёвки так, чтобы ладони с гранатой оставались на весу, и дальше, чем его собственные, Дитера, колени она не упадёт.

Впрочем…

Только теперь на глаза старшему лейтенанту попался огромный чугунный чан, приткнувшийся сбоку крыльца под желобом водостока. В таком аборигены, кажется, давили виноград, а может быть, варили свое фольклорное блюдо — плов; судя по адским размерам котла, — плов с коммунистами. В чане плавали алые покоробленные листья, словно сгустки крови, но толщина стенок чана — с большой палец — внушала доверие. Пусть призрачное, но, за неимением вариантов…

Ещё через полчаса (впрочем, может быть, и всего через полминуты) обер-лейтенант всё же решился…

* * *

Склад в единственной более-менее уцелевшей крепостной башне, судя по всему, был разграблен. А вот машины возле него (с виду, по крайней мере) оставались целы и невредимы, если не считать спущенных скатов… И то не везде, через раз, словно на бегу…

«Красноармейским трехгранным штыком, судя по точечным проколам в протекторах шин», — определил унтер полевой жандармерии Карл Литц, попробовав заусеницы резины в рисунке протектора большим пальцем.

Впрочем, подобное — слишком мелкое — пакостничество со стороны партизан казалось подозрительным. Если, конечно, у них просто не оставалось времени на что-нибудь более серьезное, а это вряд ли. Вырвать чеку и подбросить гранату под передний мост — секундное дело. Четырехсекундное, если быть точным.

— Ганс, Фрик! — подозвал унтер рядовых. — Осмотрите машины и броневик, но ничего не дёргайте и не открывайте, ни дверей, ни капотов… Скорее всего, они заминированы. Гельмут, — обернулся он теперь к пулемётчику в коляске своего мотоцикла, — подъедем к комендатуре. Партизаны ушли, беспокоиться нечего.

— Это вы так думаете, герр гефрайтер? — скептически фыркнул Гельмут, кивнув через плечо на чёрную косу копоти, вьющуюся от холма с минаретом. — Или они оставили вам записку: «Извините, что не дождались»?

— Не умничайте, рядовой… — недовольно проворчал Карл, взбираясь в седло мотоцикла. Он всегда переходил на «вы», когда ему казалось, что подчиненный зарывается, но за угловатыми стеклами «автомобильных» очков пулемётчика глаза были по-рыбьи невыразительными. — Они оставили машины целыми или заминированными? Не так важно. В любом случае они ушли. Нечего трусить, Ге…

Карл не досказал обидных слов, вдруг свалившись с седла мотоцикла в липкую грязь, которая хлестнула из-под него, как из-под хряка, выпущенного во двор свинофермы. Свалился, как подстреленный, но будучи при этом целёхонек, то есть сознательно. Тотчас же выдернул из-под себя автомат и выставил дуло, из которого хлюпнула мутная струйка, в сторону комендатуры, где прозвучал взрыв и взметнулось над черепичной крышей белое облачко… скорее пара, чем дыма.

Граната со стуком упала на верхнюю ступень крыльца, и в то же мгновение Дитрих оттолкнулся пальцами босых ступней (его высокие шнурованные ботинки приглянулись «красному татарину») от половиц террасы. Дощатый потолок неспешно проплыл в глазах обер-лейтенанта, но гром в мозгах грянул раньше, чем он коснулся затылком пола и в голубых глазах потемнело…

Но не надолго. Мощный пинок в седалище стула и его собственное — чего там, всего четыре миллиметра клееной фанеры — не только отшвырнул Дитриха до самой двери комендатуры, откуда сверху на него обрушилась табличка: «Kommandantur», но и привёл в чувство. Распластанный орёл со свастикой в когтях окончательно ослепил лейтенанта крыльями чёрной масляной краски. Впрочем, в немалой степени ослепила его и рвущая боль в паху, в сравнении с которой удар кожаного мяча, полученный в детстве, в «стенке» у ворот «Hitlerjugend Spielbayerns»[49], был просто детской забавой…

Отбросив головой легионерского орла, Дитрих с опаской опустил глаза вниз.

Ноги его всё ещё были задраны на перекладину цапф стула, между внутренними сторонами бёдер зиял просвет — фанерного сиденья не было; а вот руки освободились от порванных пут.

Голубые глаза лейтенанта безумно расширились, когда он увидел кровавую росу на быстро багровеющем мясе бёдер — каменно-серые штаны разодрало в мокрые чёрные лохмотья, белые когда-то кальсоны нельзя было отличить от кусков рваной кожи.