Читать книгу "Полужизнь - Видиадхар Сураджпрасад Найпол"

Некоторое время, как после распыления гербицидов, ничего не было заметно; казалось, что товары будут и дальше поступать в магазины, а бензин — в бензоколонки. Но потом вдруг — тоже как с гербицидами — перемены дали о себе знать. Многие магазины опустели и закрылись; их владельцы уехали в Южную Африку или в Португалию. Несколько домов на центральной площади тоже лишились своих обитателей. Очень скоро фонарные плафоны у их ворот и на верандах оказались разбиты; еще чуть позже оконные стекла, которые простояли нетронутыми много лет, таинственным образом выпали; потом и рамы были сняты с петель; стропила там и сям начали гнить, и черепичные крыши просели в разных местах. Раньше мы думали, что муниципальные службы в нашем городке существуют лишь номинально. Теперь мы заметили их отсутствие. Уличные стоки засорились, и песчаные глетчеры (поросшие травой там, где повыше, и изборожденные мельчайшими желобками, оставленными дождевой водой) стали медленно, дюйм за дюймом, наползать с дорог в пересохшие канавы. Сады сначала заросли, а потом превратились в такие же выжженные пустыри, каким стал роскошный сад перед "Немецким замком", заброшенным уже лет тридцать назад; в нашем климате все перемены происходили в ускоренном темпе и быстро достигали финальной стадии. Асфальтовое шоссе, ведущее в глубь материка, сплошь покрылось ужасными выбоинами. Некоторые поместья потеряли своих хозяев, и африканские семьи, поначалу робевшие перед такими людьми, как Ана, стали потихоньку переселяться на широкие веранды, увитые бугенвиллеей.

Это была тяжелая пора. Накануне всеобщего кризиса госпожа Норонья советовала нам запасаться одеждой. Мы запасались бензином. У нас в поместье была своя колонка; мы наполняли канистры и прятали их; без наших лендроверов мы пропали бы наверняка. Генератор уже никто не включал. Наши ночи стали тихими, и мы познакомились с волшебной игрой теней при свете масляной лампы. В считанные месяцы все пришло в упадок и вернулось к тому состоянию, в котором пребывало на заре освоения страны, когда дед Аны жил здесь вплотную к земле, бок о бок с погодой, насекомыми и болезнями и бок о бок со своими соседями и работниками-африканцами, когда комфорт еще не выжали из этого сурового края, точно кровь из камня.

Граса неплохо справлялась со своим новым хозяйством. В каком-то смысле ее мечта все же исполнилась: теперь у нее был домик и участок в два акра, свои куры и фруктовые деревья. Смена государственного режима пугала ее меньше, чем Ану. Она сказала:

— Они хотят все разделить поровну. Так справедливее. Видишь, монашки в конечном счете оказались правы. Пришло время, когда мы все должны стать бедными. Нам надо поделиться тем, что у нас есть. Это правильно. Мы должны быть такими же, как все. Служить и приносить пользу. Я отдам им все, что имею, и даже не буду ждать, пока меня попросят. Пусть возьмут этот дом. Двое детей Грасы вместе со многими ее родственниками отбыли в Португалию. — Уехали, и на здоровье. Я на них рассердилась. В Португалии они должны будут заполнить кучу бумаг, чтобы объяснить, кто они такие. Разве кто-нибудь может это сделать? Как человек может объяснить, кто он такой? Они должны будут написать в своих бумагах, что они португальцы. А мне здесь это не нужно. Здесь похоронен мой дед. Он умер молодым. Сейчас он со всеми остальными предками. Каждый год я хожу на его могилу, чтобы поговорить с ним. Рассказываю о своей семье. Я говорю ему обо всем, и мне сразу становится хорошо. Конечно, люди ничего об этом не знают. Они думают, что я езжу на рынок.

Я посмотрел в ее страдальческие глаза и подумал: "У меня был роман с сумасшедшей. Неужели это правда — то, что между нами было?"

Слышав от меня о намерениях Грасы, Ана сказала:

— Ничего она им не отдает. Даже в своем горе она себя обманывает. Это они все у нее отнимают. Говорят, что и у меня тоже все отнимут. Но я не сбегу. Половину того, что оставил мне дед, украл отец. Я останусь здесь, чтобы защитить другую половину. Не хочу, чтобы кто-то испражнялся в моем доме и спал на моей постели.

Мало-помалу новое правительство ввело в действие свою собственную административную систему.

Все занимало в три-четыре раза больше времени, чем раньше, но мы постепенно притерпелись к новым порядкам. Самая трудная полоса миновала. Но тут вдруг пошли слухи о новой войне, на этот раз между племенами. Партизаны, боровшиеся с португальцами, начали свое движение в буше; так и теперь люди, враждебные победителям, начинали в буше. Партизан поддерживали черные правительства за границей. Новые мятежники пользовались поддержкой белого правительства на западе и были гораздо более свирепы. По их законам новобранцев полагалось "крестить кровью": каждый новичок должен был кого-нибудь убить. Они совершали налеты на городские окраины, убивали людей, жгли дома и сеяли панику.

Я решил, что еще одной войны мне не выдержать. Я еще мог поверить, что в ней будет какой-то смысл для Аны. Но для себя я в ней смысла не видел. Несколько недель я провел в смятении. Я не знал, что делать. Наверное, мне не хватало мужества признаться Ане. Стоял дождливый сезон. У меня был повод запомнить это. Пыльца с дерева, которое росло перед главным домом нашей усадьбы, густо усыпала полукруглые мраморные ступени, сделав их скользкими. Я поскользнулся и сильно расшибся. Когда я пришел в себя — меня привезли в военный городок, где еще кое-как работал жалкий госпиталь, — физическая боль в моем разбитом теле была под стать другой боли, с которой я жил все последние месяцы, если не годы.

Когда в госпиталь приехала Ана, смелость вернулась ко мне и я сказал, что хочу развестись с ней.

Когда она приехала в следующий раз, я сказал ей:

— Мне сорок один год. Я устал жить твоей жизнью.

— Ты сам этого хотел, Вилли. Ты меня попросил. Мне тогда пришлось думать.

— Я знаю. Ты сделала для меня все. Благодаря тсбе я здесь освоился. Без тебя я бы не смог здесь жить. Когда я просил тебя в Лондоне, мне было страшно. Я чувствовал, что попал в тупик. Кончался семестр, меня должны были выставить из колледжа, и я не знал, что мне делать, чтобы не пропасть. Но теперь лучшая часть моей жизни уже позади, а я еще ничего не сделал.

— Ты просто боишься новой войны.

— И даже если бы мы поехали в Португалию, если бы меня туда пустили, это все равно была бы твоя жизнь. Я прятался слишком долго.

Ана сказала:

— Думаешь, это действительно моя жизнь? Я не уверена.