Читать книгу "Эта сладкая голая сволочь - Тамара Кандала"

В моей глотке что-то забулькало, я стала задыхаться и испустила цыплячий писк. Собрав последние силы, подтянула колени к подбородку и, упершись ступнями ему в грудь, толкнула.

Он охнул и подался назад, расцепив на мгновение пальцы.

Я немедленно воспользовалась этим и вскочила. Оттолкнув его двумя руками, я, как дикая кошка, прыгнула к комоду и нажала на маленькую заветную кнопочку. Тут же выскочил тайный ящичек. А там лежало... то, что лежало.

Я схватила в руки свою миниатюрную игрушку и направила ее дуло в грудь обескураженному супружнику.

– А рассказчику хуй за щеку, – сказала я и изобразила сказанное на лице, засунув язык за щеку и оттопырив ее, как если бы показывала ему ртом фигу.

Он даже не пошевелился, не знаю уж, от удивления или от беспомощности. Только смотрел на меня детскими глазенками, не моргая и приподняв удивленно брови домиком.

Картинка еще та – безумно, очень-очень-очень красивая голая бестия со смертельной игрушкой в руках и гадкий, очень-очень-очень противный голый, размазывающий по щекам остатки слез, жалкий фавн, в которого эта игрушка целится. Я расхохоталась сатанинским смехом, настолько увиденное со стороны показалось мне смешным. Наблюдать себя со стороны – удел сильных натур. Это про меня.

Убивать его расхотелось. Да это и не входило в план – я уже говорила, что собиралась прожить свою жизнь в богатстве и комфорте, а не в тюрьме. А до нужной кондиции я его довела – жизнь его без меня не стоила и гроша.

Я спокойно положила пистолетик на крышку комода и стала неторопливо одеваться – натянула черные кружевные трусики, которые накануне вечером он спустил с меня зубами, встав на колени, на них – джинсы, потом полупрозрачную маечку на голые грудки и сунула ноги в туфельки из змеиной кожи. Подхватила сумочку. Направилась к двери. Сделала вид, что забыла оружие.

Он не пошевелился.

Пришлось добавить последнюю каплю.

– Ой, – сказала я, взявшись за ручку двери, – кажется, я забыла свое обручальное кольцо.

И вернулась забрать его с прикроватного столика – огромный, в три карата, солитер.

– Ты уходишь? – он наконец расклеил рот.

– Ухожу, – подтвердила я, обернувшись, с порога. – Ты меня больше не интересуешь. Ты занимал меня только в качестве придурка-папеньки, трахающего собственную дочку. А так... таких, как ты, знаешь, сколько... еще и побогаче. И помоложе. И с фаллосом вместо пиписьки – так что и притворяться не надо будет.

На этот раз провокация сработала.

Он, как я несколько минут назад, прыгнул кошкой, достигнув в один прыжок комода, и схватил пистолет. Крохотная игрушка утонула в его большой ладони.

– Бах... бах... – сказала я, приставив свой указательный палец к своему же виску. – Это единственное, что остается сделать, чтобы я тебя пожалела. – И, нагло улыбнувшись, облизнула остреньким язычком алые губки, чуть прикрыв при этом глазки. Надо же мне было еще разок проверить свою власть над ним.

И я поняла, что никуда эта власть не делась, – его младший брат немедленно отдал честь.

Я опять расхохоталась, на этот раз смехом русалки.

Он смутился.

Я повернулась, открыла дверь и сделала шаг в новую жизнь.

Сзади раздался выстрел.

Все люди сволочи. Есть еще дураки и уроды. Но они тоже сволочи.

Полюбуйтесь, в каком положении я оказалась, связавшись с ними. В своей так называемой новой жизни. Сижу в инвалидном кресле, с атрофированными ногами и позвоночником, из несгибаемого стержня превратившимся в трухлявый ствол. Только голова осталась в полном порядке, несмотря на все происки старой ведьмы – моей свекрови. Это она науськала нанятых медиков признать меня психически неполноценной с, как это там у них называется, маниакально-депрессивным синдромом, короче, параноиком, за свои действия не отвечающим. А я очень даже отвечаю, им самим и не снилось так отвечать, как я отвечаю. И сыночек ее приговорен к минимуму наказания как «совершивший внеправовые действия в состоянии аффекта» – всего четыре года заключения. Еще бы, самые лучшие европейские адвокаты были привлечены ею к процессу, наделавшему столько шума в прессе. В результате он в тюряге, а я – в кресле-каталке, в полной зависимости от старой деспотичной карги, мстительной и изощренной надзирательницы, получившей полную власть над несчастной инвалидкой, в муках которой повинен ее долбаный отпрыск.

Отыгрывается она на мне самым подлым и в то же время самым простым способом – отказывается слышать мои мольбы отвезти меня в туалет и запрещает прислуге ко мне приближаться, обрекая меня на унизительное обмачивание, а иногда на что и похуже. Она считает этот способ издевательства самым действенным в моем случае – унижение за унижение, как она говорит. Хотя сыночку ее это теперь вряд ли поможет – его самого лечат от приступов психопатической агрессии в швейцарской тюремной больнице. Но ему-то там особого вреда не будет, а вот мне, по прогнозам врачей, грозит прогрессивный паралич, так как в позвоночнике моем затронут самый главный нерв. И здесь мне не помогут все мои денежки, обладательницей которых я теперь являюсь. Вернее, могла бы являться, если бы не доказанная с помощью подкупленных медиков моя умственная неполноценность. В результате моя новоиспеченная belle mere[11]«великодушно» взяла на себя все заботы о своей несчастной belle fille[12]. Более того, идиотам-докторам удалось установить, что их сложносочиненный диагноз, в переводе на нормальный человеческий язык обозначающий мою умственную и психологическую неадекватность, является результатом наследственного сифилиса. Именно этим, по их оценкам, объяснялась моя беспричинная агрессивность, вызванная синдромом завышенной оценки собственной персоны, параноидальная мания поиска виновника неудач своей жизни и невзрачности внешности (в том смысле, что я дура, считающая себя светочем познаний, злобная зверушка, принимающая себя за проницательного психолога, и, наконец, уродина, уверенная в своей абсолютной неотразимости).

Теперь все вышеизложенное (а особенно последнее соображение) мне каждый божий день заново издевательски разъясняет моя новоиспеченная родственница – ведьма-свекровь. И делает это она всегда одним и тем же способом – подвозит меня, беспомощно сидящую в инвалидном кресле, но не сломленную духом, к большому старинному зеркалу и оставляет надолго одну, предоставляя возможность, как она говорит, «созерцать адскую штучку в облике корявого отродья». И удивляется, как это ее сыночек сразу не распознал во мне шизофреничку, – от меня этим, по ее словам, за версту разит. А все дело в его комплексах – всю жизнь, дурачок, считал, что его не может полюбить нормальная женщина...

При этом она каждый раз не забывает напоминать мне, что «аристократок по мужу не бывает, а бывают только выебанные мужем-аристократом плебейки...»

Ха! Как бы не так! Я отвечаю ей (мысленно, так как говорить мне сложно – язык распух) на это, что она больше похожа на пьяную педикюршу, чем на графиню.