Читать книгу "Граница дождя - Елена Холмогорова"

Каким-то пламенным чудом

Живет помимо меня…

И то, что под стихами стояла дата «1917», особенно волновало меня: вокруг революция, а человек пишет такое… Стала листать книжечку, сдувая пыль с хрупких пергаментно-желтых страниц. Наугад открыла, нет — так не бывает!

Здесь домик был. Недавно разобрали

Верх на дрова. Лишь каменного низа

Остался грубый остов…

И точно в настроение:

Где ссорились, мирились, где в чулке

Замызганные деньги припасались

Про черный день; где в духоте и мраке

Привычные супружеские ласки

Беспламенно вершились, где потели

В жару больные; где рождались люди

И умирали скрытно — все теперь

Прохожему открыто…

Пробралась, перешагивая через увязанные коробки, к компьютеру и немедленно отправила e-mail возлюбленному моему, получая удовольствие от переписывания строчек, которые плотно легли на измученную нарушением жизни душу. Ответ пришел через пять минут. Ахматова:

И, раз проснувшись, видим, что забыли

Мы даже путь в тот дом уединенный,

И, задыхаясь от стыда и гнева,

Бежим туда, но (как во сне бывает)

Там все другое: люди, вещи, стены,

И нас никто не знает — мы чужие.

Мы не туда попали… Боже мой!

И вот когда горчайшее приходит:

Мы сознаем, что не могли б вместить

То прошлое в границы нашей жизни,

И нам оно почти что так же чуждо,

Как нашему соседу по квартире,

Что тех, кто умер, мы бы не узнали,

А те, с кем нам разлуку Бог послал,

Прекрасно обошлись без нас — и даже

Все к лучшему…

Это ж кому рассказать — не поверят, скажут выдуманные, ненастоящие отношения, с жиру беситесь, книжек старых начитались. Но ведь правда! Так совпало: моя тоска (о которой до нашей встречи я и не подозревала) по чему-то возвышенному, красивому с его образом жизни, в который я встроилась легко и естественно.

Так всегда: он мгновенно оказывается на одной со мной волне. И слов не надо. Можно цитатами разговаривать. Или не разговаривать вовсе. А, например, вместе слушать музыку.

Муж признает только «популярную классическую музыку» — шедевры, униженные бесконечным тиражированием. Как в горькой шутке, что Моцарт — это тот, кто мелодии для мобильников сочинял. И еще романсы душещипательные: «Пой, ласточка, пой, дай сердцу покой…» И на мои возражения отвечал с возмущением: «Это же сама Вяльцева!»

Я как-то постановила, что, мол, люблю слушать музыку одна, это дело интимное, поэтому после концертов он встречал меня у метро, никогда даже для приличия не расспрашивая о программе и впечатлениях.

А ходили мы втроем.

Возлюбленный мой покупал два билета вместе, а мне — на ряд ближе: «Люблю смотреть сзади на твой полупрофиль». Единственный, кто был посвящен в нашу странную тайну, — «милый друг», как звали мы его между собой, почему-то избегая имени, был музыковед, и ходить с ним было одно удовольствие. Он знал не только все про всех, но столько вокруг музыки, что она оживала. Обычно мы встречались пораньше и сидели в «Кофемании», прямо в консерватории, где он читал лекцию о том, что нам предстоит услышать.

Когда мы познакомились с возлюбленным моим на презентации книжки нашего «милого друга» о Григе, вышедшей в соседней редакции, меня поразили, как ни банально, его руки, державшие бокал со скверным красным вином, о котором и были наши первые обращенные друг к другу слова. Сам небольшого роста и худощавый, даже костистый, а руки — крупные, с тяжелыми для тонких запястий пальцами. Почему-то я подумала: «Виолончелист» — музыкантов было много. Это самое кисловатое вино уже несколько придало мне несвойственной свободы в общении, и я так и спросила: «А вы виолончелист?» Он засмеялся: «Я вас разочарую. Увы, к искусству не имею никакого отношения. Примазался как старинный приятель героя сегодняшнего вечера. А профессия у меня когда-то почтенная, а нынче немодная. Угадайте!» И я гадала до конца вечеринки, а потом долгую дорогу до метро, а потом с пересадкой до моей станции и три остановки на автобусе. И уже у моего подъезда он сжалился: «Представьте себе, я инженер. Совсем неромантично. Зато я умею чинить электроприборы».

Сколько раз, по два дня ожидая жэковского монтера, я сокрушалась, что не могу попросить его о помощи. А уж когда грянул этот переезд…

Вещи перевозили в два приема. Сначала крупную мебель, расставили, а на другой день на «Газели» — что помельче. Грузчик мне помогал, старался, трогательный какой-то. Я даже его пригласила чаю выпить. К слову сказала, что наследница большой квартиры. Он удивился, что не сокрушаюсь. И тоже разоткровенничался. Признался, что за воротник закладывает, а раньше хорошо был устроен. И неожиданно заговорил высокопарно: «Я знал взлеты и падения, у меня были месяцы, когда я до трех тысяч баксов заколачивал». И все недоумевал, как же это муж меня бросил одну на такое дело — ведь переезд почти что пожар.

Я только улыбнулась в ответ. Потому что, правда, так было легче — сама все делаю и за все отвечаю, и никаких, пожалуйста, претензий.

А возлюбленный мой тогда чуть ли не единственный раз взбунтовался: «Не могу позволить, чтобы ты одна с мужиками разбиралась. Можно, я приеду хоть для виду?! С тобой по-другому разговаривать будут».

Но я, конечно же, не разрешила. Потому что моя тайная жизнь не должна пересекаться с обыденной никогда.

Сергей

«…намеренное смещение предметов второго плана на первый, создание эффекта так называемых “невозможных фигур” — вот суть метода оптического искусства, направления, известного как “оп-арт”»… Сергей встал, отошел от компьютера. Это все слова, годные для каталога выставки, для специалистов и любителей, но никак не для покупателя. Ему важно, у кого в коллекции есть подобные, не слишком ли их много и, наоборот, достаточно ли художник или направление известны, а еще лучше — модны, чтобы можно было небрежно щегольнуть экспонатом своей коллекции, а если захочется или понадобится, продать с выгодой. Крепкий орешек попался, весь накачанный, будто сделанный из тех самых цветных металлов, на которых сколотил состояние, и даже загар его отливал медью. Въедливый, дотошный, он все требовал новых и новых доказательств ценности полотна. Пора было заканчивать эту историю, иначе можно сорвать сдачу оформления серийной книжки. А это хоть и скромный, но постоянный заработок на обозримое будущее. «Кризис, кризис», — отовсюду несется, не то что радио с телевизором, кажется — включишь пылесос, и оттуда польется эта песня. Вот и этот, меднолицый, не иначе как только что с Канар прилетевший, туда же, все пытается цену сбить. А владелец галереи нервничает, хотя Сергею полностью доверяет и знает, что в мастерстве обаять богача, жаждущего стать обладателем оригинальной перспективной коллекции, ему нет равных. Особенно, когда речь идет о его любимом и мало кому понятном авангарде.