Читать книгу "Когда горела броня. Наша совесть чиста! - Иван Кошкин"

— Еще горячий, — пробормотал он. — Так вот, в бою — убивать сколько хватит сил, убивать, прежде чем они начнут сдаваться. Людоедов — казнить на месте, как бешеных собак. Но не больше. Убийство пленных разлагает бойцов, превращает их в зверей. Мы советские люди, товарищ полковой комиссар, мы — коммунисты, и допустить такое права не имеем. Во всяком случае, я так это понимаю. Если вы считаете, что я не прав — снимайте меня с должности.

Васильев, пристально смотрел на сидевшего перед ним усталого немолодого человека, и на память ему пришел комиссар танкистов, которого он видел недавно на военном совете. Высокий, сильный, красивый Беляков был никак не похож на низенького, узкоплечего Гольдберга, но сейчас, встань они рядом, — показались бы братьями. За время своей партийной работы он повидал очень разных людей и знал, что такая внутренняя убежденность и чистота встречаются нечасто. Иногда Валерий Александрович не мог понять, какое чувство в нем вызывают такие коммунисты — радость или страх. Чересчур сильные, чересчур прямые, эти люди часто казались не от мира сего, и рядом с ними было тяжело. Да, Гольдберг прав, но что он, комиссар 328-й стрелковой дивизии будет делать с этой правотой? Решение пришло внезапно.

— Какого черта? — прошептал Васильев, и на душе как-то сразу полегчало.

Он сел на лавку рядом с маленьким усталым человеком и прислонился спиной к стене. К чертовой матери все, он будет делать то, что считает нужным, и пусть Тихомиров кривит губы сколько ему угодно. Да, он не военный человек, а мобилизованный первый секретарь обкома, да, он мало понимает во всех этих нормах расхода боеприпасов, секторах обстрела и прочем, да, он учит по ночам уставы, чтобы хотя бы представлять, как воюют вверенные ему люди. По крайней мере, хотя бы здесь он поступит как должно, без оглядки на то, что по этому поводу скажут, подумают или сделают.

— Ваш полк уже сутки воюет без комиссара, — громко сказал Васильев. — Это непорядок. У вас в ротах остались политруки, Валентин Иосифович?

Гольдберг с какой-то поспешностью повернулся и зачем-то поправил простреленную фуражку.

— Так… Так точно, товарищ полковой комиссар. В первой роте выбыл, убит, во второй и третьей на месте.

— Надежные люди? — строго спросил Васильев.

— Да, — уже спокойно ответил Гольдберг.

Васильев вынул из полевой сумки лист бумаги и химический карандаш.

— Значит, так, товарищ батальонный комиссар. Я назначаю вас исполняющим обязанности комиссара 732-го стрелкового полка, приказ будет, как только вернемся в штаб. Соответственно, на место комиссара 2-го батальона идет один из ваших надежных людей. Кого рекомендуете?

— Старшего политрука Ляшко, — подумав, сказал Гольдберг.

Васильев записал фамилию.

— Ну, вот и хорошо. Если не ошибаюсь, это возвращается Тихомиров, сейчас его и обрадуем.

Новость о назначении Гольдберга комиссаром 732-го командиры восприняли по-разному. Комполка просто молча кивнул и пожал Валентину Иосифовичу руку, сказав, что ждет его на КП. Асланишвили горячо поздравил товарища, одновременно сокрушаясь, что теряет такого политрука. Тихомиров пристально посмотрел Васильеву в глаза, но ничего не сказал. Обратно шли быстро, стараясь как можно быстрее преодолеть поле, на котором еще лежали убитые в утренней атаке красноармейцы.

— Так что решили насчет ночной атаки? — спросил Васильев.

— Будем делать, как предлагает Асланишвили, — ответил комдив. — Другого выхода я не вижу. Ты уж извини, Павел, — сказал он шагавшему рядом Чекменеву, — но придется твоим орлам еще разок повоевать пехотой.

— Есть, — спокойно ответил капитан, и вдруг добавил: — Все равно у нас рации нет, так что ни огонь корректировать, ни поле боя поддерживать мы не можем. Я возьму два взвода, так что совсем без разведки вы не останетесь.

Тихомиров кивнул, некоторое время шагали без разговоров.

— А что там с этим политруком, как его, Гольдбергом? — спросил он наконец.

— Как видишь, я его назначил на полк, — невозмутимо ответил комиссар дивизии.

— То есть он ни в чем не виноват? — продолжал нажимать комдив.

— Был бы виноват — не назначил бы, — так же спокойно сказал Васильев.

Тихомиров хмыкнул и умолк. До самой опушки, где ждал автомобиль, они шли молча.

* * *

Петров и Беляков уже подходили к трофейному автомобильчику, на котором адъютант Тихомирова должен был доставить их в батальон, когда их окликнул незнакомый майор, представившийся начальником Особого отдела дивизии Кулешовым. Танкисты остановились, и Беляков, чувствуя неладное, присмотрелся к особисту попристальнее. Майору можно было дать на вид и тридцать, и пятьдесят, черные круги вокруг красных глаз говорили о том, что он давно уже не высыпался как следует. Спустившись в небольшой блиндаж, где располагался Особый отдел, комбат и комиссар увидели сбитый из сосновых горбылей стол с пишущей машинкой, за которой сидел такой же красноглазый сержант, и несколько ящиков, на которых стопками лежали папки. Раскрыв одну из них, Кулешов протянул Белякову несколько листов бумаги.

— Ознакомьтесь, товарищ батальонный комиссар.

Беляков пробежал глазами бумаги и молча передал их Петрову. Слова «Протокол допроса» бросились в глаза сразу, и комбат, не читая, перевернул лист. Еще один допрос. Опрос свидетелей. Заседание трибунала… Приговор… Военюрист… Приведен в исполнение.

— Что это? — хрипло сказал он.

— Это дело о трусости в бою экипажа танка в составе… Да, впрочем, там все написано, — глухо ответил майор. — Я посчитал, что вам следует знать.

Комбат вспомнил вчерашний разговор: «Поганая история со вторым, Юрий Давыдович…»

— Вы что, провели следствие за сутки? — напряженно спросил Беляков.

— На самом деле, — бесцветным голосом продолжил особист, — следствие заняло от силы два часа. Все произошло на глазах у пехоты. Пятнадцать красноармейцев и два командира показали, что экипаж покинул танк прежде, чем снарядом разбило гусеницу. После этого я прекратил опрос свидетелей. Под давлением неопровержимых улик экипаж сознался в том, что покинул исправный танк. В силу чрезвычайных обстоятельств трибунал был проведен по ускоренной процедуре, приговор был вынесен в течение пятнадцати минут и приведен в исполнение через полтора часа. Вот свидетельства о смерти.

— Значит, по ускоренной процедуре? — просипел Петров.

Он не мог вспомнить даже лиц этого экипажа, да и не считал нужным теперь вспоминать, их трусость бросала пятно на весь батальон, но быстрота, с которой был вынесен и приведен в исполнение смертный приговор, вызывала отвращение. Беляков крепко взял комбата за плечо и, словно мальчишку, отодвинул назад.

— Я не сомневаюсь, что их вина была установлена, — спокойно сказал комиссар. — Но неужели обязательно было выносить такой приговор? Куда спешили? Даже если они заслужили наказание, почему не предоставили им возможность искупить свою вину?