Читать книгу "Собака Раппопорта. Больничный детектив - Алексей К. Смирнов"

— Глуп и самоуверен, — отметил Хомский, когда львиный топот и рев затихли внизу, переместившись в дремавшее приемное отделение. — Эти качества многих сгубили. — Он поймал вопросительный взгляд Ивана Павловича. — Да, — подтвердил он, — Медовчин — следующая жертва. Д'Арсонваль сам, собственными руками, выпустил его из бутылки своими анонимками. Призвал, натравил и теперь не рад, ибо должность уплывает от него, плывет к сопернику, которого тот себе сам же и соорудил. Это досадно и обидно до слез. Мы вправе ждать решительных и жестоких телодвижений.

4

Эти слова Хомского прозвучали настолько зловеще и безнадежно, что перед Иваном Павловичем разверзлась пропасть.

— Он думает напустить на Медовчина свое чудовище? — прошептал он?

— Ну, я не знаю, — пожал кофтой Хомский. — Медовчин вон какой здоровяк, переломает эту гадину, как медведь… Мы вправе ожидать чего-то более подлого. И мы еще вернемся к этой женщине, Бронеславе, которой он безжалостно морочит голову! Но главное для нас сегодня — отдел кадров…

Считается, что врач в больнице ли, в поликлинике — всемогущ и пользуется правом проникать в любые заветные уголки. Он без стеснения посещает флюорографический кабинет, когда там толпятся обнаженные, раскрасневшиеся дамы. Никакой туалет для него не преграда, и он вылавливает оттуда наркоманов и доедающих овсянку лиц. Он вхож в кабинеты главного врача и начмеда, он запросто заруливает в святую святых — кабинку, где регистраторша ставит на очередь будущих пациентов. Он вхож в прозекторскую и может даже выпить там отобранную овсянку на пару с Величко, который, однако, приучен к спирту и предпочитает его. Ему никто не запрещает посещать пищеблок и бассейн, его пускают в грузовой лифт, ему разрешают заходить в любые места скопления очередников — и только одно помещение запретно для его любопытства: канцелярия, она же отдел кадров. Люди, засевшие там на годы и десятилетия, не имеют отношения к лекарскому искусству, они стоят — вернее, сидят — особняком. Там останавливается время, там замирают в полете мухи, там вечно греется чайник и вечная женщина средних лет, всегда одинаковая и в то же время разная, отличная именем-отчеством, неспешно цокает по пустынному коридору, держа в руках цветочный горшок, чайную чашку иль пресловутый чайник. Почитать свое личное дело — задача не из простых; почитать не свое дело — задача практически невыполнимая. Кадровиков — особенно, если коллектив сугубо женский — невозможно напоить, явившись со стороны; они напиваются сами, тайком, избранным кругом — как правило, за компанию с бухгалтерией. Здоровые тетки под пятьдесят и за пятьдесят нарезывают селедочку, раскладывают лучок, достают аккуратные стопочки, пьют коньячишку — и вот уж играют остывающие яичники, румянятся щеки, подвизгивают матрешечные голоса.

Эндокринолог Голицын со своей любимой идиотской шуточкой однажды едва не попал в беду: проходил по отделу кадров в минуту такого застолья, сунулся, излыбнулся: гормоны, дескать, играют! К нему потянулись пухлые, окольцованные пальцы с острыми ногтями, ему уже готовили рюмку… Увидев на лицах диагнозы, с которыми он проработал всю жизнь, Голицын отшатнулся и пустился бежать, и долго еще слышал за собой неукротимый самоварный хохот…

…Поднялись в палату: Ватникову пришлось переодеться в белый халат и даже маску, оставшиеся при нем после недавней засады; он предложил раздобыть аналогичные предметы для Хомского, но тот остановил его и смутил насмешливой улыбкой.

— Хомский, а вы не можете проникнуть туда без меня? — жалобно спросил Ватников. — Ведь это же в ваших силах. Вы бесплотны…

— Мне и это запрещено, — понурился Хомский. — Только через вас, дорогой доктор. Но я подскажу вам одну неплохую идею…

Иван Павлович не стал прикрываться маской, он только повязал ее, спустивши на грудь. И нахлобучил колпак, как будто он — завсегдатай операционной, а пару резиновых перчаток, обнаружившихся в кармане, он там и оставил и даже немножко подвысунул.

— Откройте тумбочку, — распорядился Хомский, кутаясь в кофту.

Ватников повиновался и вынул большую коробку, обитую бархатом.

— Что здесь? — властно поинтересовался Хомский.

— Все мои документы. Я надолго покинул квартиру… было боязно оставлять, вот я и храню все при себе.

— И диплом тоже храните.

— Конечно, — расцвел Иван Павлович и предъявил Хомскому врачебный диплом: предмет своей неподдельной гордости на протяжении многих лет.

— Отлично, — похвалил его Хомский. — Берите диплом и отправляйтесь в кадры. Я буду с вами. Они вас не знают, они не пересекаются с диспансером — так что ведите себя понахальнее. Вам нужно выставиться безумным, но только в финале…

Ватников предупредил того, что это очень нелегко сделать: он вежливый, миролюбивый человек.

— Хана тебе тогда, лепила, — сменил тон Хомский. — Вот увидишь — зачехлят тебя здесь. Или спровадят на такие дурки, откуда не выберешься, и попалят тебе мозги… Ты уже засветился со своим интересом, и д'Арсонваль избавится от тебя при первой возможности. Поедешь переводом…

— Тогда я для храбрости выпью, — взмолился Ватников. — Все-таки в кадры идем!

— Немножко выпейте, — согласился Хомский. — Это еще никому и никогда не повредило.

5

Казалось, что события понеслись вскачь, хотя со стороны все выглядело покойно. Стояла больница, обдуваемая равнодушным ветром; дымилась кухня, бродили немощные, бодрым шагом маршировали здоровые. Жизнь продолжалась, не обращая внимания ни на кончину скончавшихся, ни на расцвет антисанитарии, ни даже на Медовчина. Больница стояла бы так же, пока не пришла бы в окончательную негодность, не стань в ней даже Дмитрия Дмитриевича, и д'Арсонваля, и прочих; и не было бы ничего, где не осталось бы нас — двусмысленная фраза для философов из породы Хомского, который некогда блистал и увлекался светом духовности, но соблазнился материей. Возможно, впрочем, что было и наоборот — он вышел на свет и на свет зашагал же, и продолжал идти.

Буря неистовствовала в душе Ивана Павловича.

Теперь он отважно взял Хомского под руку, и на них озирались.

Отдел кадров располагался особняком — то был особняк едва ли не в буквальном понимании: отдельное трехэтажное строение, на уровне второго этажа соединенное с основным лечмассивом прозрачным мостиком, где круглый год зеленели карликовые пальмы, ершились кактусы и распиналось радио, предусмотрительно спрятавшееся в кустах.

— Старайтесь не выдавать моего присутствия, — посоветовал Хомский. — Хотя бы на первых порах, иначе положение осложнится. Под конец делайте, что хотите — неплохо будет, если немножко побуяните…

Иван Павлович призвал на помощь все свое самообладание. Походка его стала, как ему мнилось, небрежной, на деле же — клоунской. Трость при врачебном халате смотрелась лишней, маска болталась туда-сюда, колпак съезжал на уши. Из кармана помимо перчаток высовывался краешек красного диплома.