Читать книгу "Моя незнакомая жизнь - Алла Полянская"

– Смотри сюда. Вот, видишь? Это то место, где торчат бетонные развалины. А метрах в тридцати от них здесь стоит точка. Просто точка, и больше ничего.

– Может, случайно кто-то поставил?

– Нет. Немцы аккуратисты, у них ничего случайного не было, все на своих местах. Понимаешь? Ну, и что же там за объект такой, который даже на такой подробной карте не обозначили?

– Да разве ж теперь узнаешь…

– Захотели бы – узнали. Но зачем? Оно там столько лет уже гниет. Вот и пусть остается на болоте. Зальет грязью, и все. Некоторые вещи, дочка, лучше оставить там, где они есть, и пусть уж бог сам разбирается, кто прав, кто виноват. Но рассказать я кому-то все это должен был. Я ведь старый уже, скоро умирать, а молчал столько лет, хотя и передумал много всего. Годами думал, сопоставлял. Теперь вот тебе говорю, хотя собирался Игорьку передать. Ну, так ведь тебе это все равно что ему, правда?

– Да.

– Бери карту, но никому не показывай.

– А как же…

– Бери. Боялся я, что помру и мое знание умрет вместе со мной. Но теперь получается, что нет.

– А откуда у вас карта?

– Нашел. Как взорвали машины с итальянцами, пошли мы поглядеть. В зарослях лежала офицерская сумка, и я ее припрятал. Бумаги в штаб отдал, а сумку себе оставил, уж больно кожа была хороша. Я в ней потом и бумаги носил, и закусь. Для всего удобная, сносу не было. И как-то раз, в конце пятидесятых, я уж тогда бригадиром стал, отклеилась подкладка. Дай, думаю, приклею. Гляжу – а под подкладкой бумага плотная. Ну, я ткань еще надорвал и – вытащил эту карту. Хорошо хоть, один тогда был, сам обнаружил. А если б кто другой нашел или увидел? Загнали бы меня туда, откуда ворон костей не занесет, и на партизанские заслуги не поглядели, сказали бы – шпион… Так-то.

– Можно, я ее возьму?

– Для того и привел тебя сюда. Бери на память о деде Мироне. Ты умная девочка, зря болтать не станешь.

– Спасибо.

– Не за что благодарить меня. Иди веселись, а я отдохну, нагулялся уже.

Дед Мирон уже снова знакомый и привычный – веселый, прищуренный, немного под мухой. Словно и не он только что смотрел на меня абсолютно трезвым, цепким взглядом разведчика. А потому я ухожу, спрятав карту за пояс джинсов, под кофточку.

Я устала, хочу спать. И пусть Игорь сколько угодно танцует с Танькой, мне дела нет. Или есть?

– Тань, не надо…

Голос Игоря я узнаю из тысячи. Я прыгаю через плетень и приседаю в кустах смородины.

– Ну, почему – не надо? Мы же взрослые люди…

– Не в том дело. Просто не нужно это ни тебе, ни мне. Я пойду домой.

– К Аньке? Она маленькая еще, что тебе в ней?

– Ничего, вырастет.

Игорь идет по дорожке, а я сижу в кустах смородины как последняя дура, и сердце мое бешено колотится.

– Где ты пропадала?

Бабушка, увидев меня, входящую в дом, облегченно вздыхает, хоть и пытается выглядеть сердито. Она совершенно не умеет ругать меня.

– Иди вот, молока выпей. Одежду вашу я уже постирала. Хорошо хоть заранее в корыте намочили. Где вы так извозились?

– Да так, бегали.

– Бегали они… Уезжать уж скоро… Пей, пей молоко. Игоря я уже напоила, спит давно, а ты носишься. Съешь вот еще пирожок. Ты, вместо того чтоб поправляться у бабушки, только худеешь, потому что где-то носишься целыми днями.

У бабушки пунктик насчет моего откорма. Она отчего-то убеждена, что я должна потолстеть, вроде это будет значить, что я окрепла и оздоровилась. Но спорить с ней бесполезно.

– Спасибо. Пойду спать.

– Иди. Что на завтрак хочешь?

– Пеструшку.

– Ну, пеструшку так пеструшку.

Пеструшка – это блюдо, которого нигде нет, только в Телехове. В нем картошка, лапша, рис, манка, яйца и зажарка. Все это, своевременно и правильно сваренное, и составляет пеструшку. Воспроизвести кушанье в городе невозможно, поэтому я наедаюсь у бабушки. А мама моя пеструшку не жалует и меня высмеивает.

Я быстро раздеваюсь и моюсь около бочки. Вода уже остыла, но не ложиться же так? Набросив на себя халат, пробираюсь наверх по ступенькам. В комнате жарко, крыша за день нагрелась, и я открываю окно, натягиваю сетку от насекомых. Старинная деревянная кровать мягкая и крепкая, подушки в вышитых наволочках призывно белеют, и мне так хочется спать… и я почти сплю… Вот только, кажется, тень за окном. Там кто-то есть? Да нет же, там никого не может быть, высоко.

– Ань…

Игорь тихо переступает порог комнаты.

– Что?

– Где ты была? Я тебя обыскался.

– У деда Мирона в гостях. Потом расскажу. Знаешь, мне сейчас показалось…

– Что кто-то есть за окном, да?

Мы садимся на кровать, немного озадаченные и испуганные.

– Угу. Глупость, конечно… Тут ведь…

– Я знаю, Ань, что второй этаж.

– Но…

– Кто-то был, я тоже заметил.

– Ерунда какая-то. Это нервы. Слишком много всего сегодня случилось.

Его рука обнимает меня – несмело и неумело, но я не возражаю. Я устала, испугана, и – я уже другая. Поэтому отчего-то не сопротивляюсь, когда Игорь целует меня и осторожно укладывает в кровать, раздевая. Что-то совсем новое сегодня объединило нас, и то, что сейчас случится, кажется абсолютно естественным и нормальным, хотя еще утром такая мысль показалась бы мне непристойной. Но то было утром, а теперь все по-другому. Секунда резкой боли, как вспышка, ощущение наполненности, неумелые, но требовательные ласки, наш тихий стон практически одновременно – и приходит понимание того, что мы теперь навсегда единое целое.

Но иногда это «навсегда» бывает уж слишком буквальным…

* * *

Игорь и Рустам подозрительно рассматривают друг друга. Надеюсь, не подерутся. Только этого мне не хватало – разобьют что-то или кровью закапают.

Панков открыл дверь своим ключом, молча вошел на кухню – а тут Рустам около окна с чашкой кофе в руке. Кстати, в своем стильном прикиде выглядит так экзотично, что я на какой-то миг даже пожалела, что когда-то порвала с ним. Но я должна была так сделать.

И вот теперь мужчины стоят, как два барана, и гипнотизируют друг друга. Лицо у Рустама непроницаемое, взгляд немного ироничный. А Панков смотрит на него исподлобья.

Мне эта немая сцена уже надоела.

– Игорь, чаю налить?

Он молча кивает. Надо как-то разрядить обстановку, и выпить чаю в такой собачий холод – самое то. Особенно если есть малиновое варенье и желание дать кому-нибудь по морде.

– Ешьте печенье, а я приведу себя в порядок.