Читать книгу "Мы из тайной канцелярии - Дмитрий Дашко"

Перед тем как уйти, человек вдруг устраивает непонятный и, главное, обидный спор по какому-то зряшному поводу, ругательно проходится по родине Жанпьеро. Повар делает вид, что проглотил обиду, но она клокочет у него внутри, рвётся наружу, как лава из разбуженного Везувия.

Чтобы успокоиться, повар наливает себе вина («Ньемного, сударь, всего чють-чють»). Однако первая порция не помогает, наоборот — разжигает костёр обиды. Жанпьеро тянется за бутылкой. Всё!

Кровь застит ему глаза, начинается знаменитый срыв, к периодичности которых в доме уже привыкли.

Он яростно ругается, гонит прислугу прочь, сбрасывает кастрюли на пол, топает ногами и кричит. Жанпьеро плохо: он одинок в холодной России, устал, кругом грубые люди, которые никогда не ходили в театр, не слышали оперы. Здешнее солнце не греет, морские просторы суровы и не ласкают взор, кругом сплошные болота, никто не понимает его тонкой натуры!

Он зол и страшно обижен: за себя, за свою родину. Корит себя за то, что поддался на уговоры и поехал в Россию, так и не сумевшей заменить ему Италию.

Я дружески похлопал его по плечу, объяснил, что не всё так плохо, что красотой Петербург не уступает Парижу, а питерские каналы так походят на венецианские. Что скоро здесь будет не просто столица, а город-сад. Мысленно я возвращался к Петербургу будущего, черпая в его облике вдохновение.

— Будет тебе и театр, и опера с балетом, — утешал я. — И натуру твою найдётся кому разделить да прочувствовать. Ты, главное, терпи, хлопчик! Будет и на твоей улице праздник.

Увлажнившиеся было глаза Жанпьеро подсохли, робкая улыбка выступила у него на лице. Ещё немного, и он хохочет. Мешая русские и итальянские слова, что-то рассказывает о своих победах над прекрасными русскими феминами («а ведь тот ещё ходок», — думаю я), грозится устроить пир на весь мир и угостить меня таким яством, о котором во всех европах никто и слыхом не слыхивал.

Он снова начал вытягивать губы и издавать звуки поцелуев.

Мы расстались практически друзьями.

По дороге я отправил мысленный отчёт Ивану.

«Неужели он?» — удивился предок.

«А что — сразу не подумаешь?»

«То-то и оно, что не подумаешь».

У нас есть подозреваемый, и поступки его начали укладываться во вполне логичную схему. Неясным оставалось только одно — мотивы, которые им двигали.

Было уже понятно, что пропажа драгоценностей тут ни при чём, и вряд ли убийство можно объяснить ревностью. Это что-то другое.

Встретившись с Иваном, провел блиц-совещание. Мы прикинули возможные варианты: спешка в нашем деле не нужна. Поскольку не было определённости, в какую грязную игру мы вляпались, решили быть осторожными до предела.

Можно голубчика взять под микитки и отвезти в Тайную канцелярию. Там, на дыбе, под «ласковым» взором ката, от которого кровь стынет в жилах, он, безусловно, сознается. В России восемнадцатого века со сбором доказательств все было просто. Но пытки есть пытки. Человек запросто может взвалить на себя чужую вину или оговорить непричастных. А это никому не нужно, в первую очередь мне.

К тому же предполагаемый убийца может оказаться звеном невидимой цепочки. Об этом прямым текстом дал понять Иван. Я с ним согласился: чуйка у парня будь здоров.

Мы провели дотошный опрос прислуги барского дома, делая вид, что записываем показания. Опросили и того, кого считаем главным подозреваемым.

Глядя на его спокойное невозмутимое лицо сложно было понять, догадывается ли он о том, что у нас на прицеле.

Через несколько часов, изрядно устав и утомив других, объявили:

— Всем спасибо! Все свободны!

Мы покинули особняк Трубецких. За воротами уже ждали возбуждённые канцеляристы: Хрипунов и Турицын. За ними сгонял прикреплённый за нашей «летучкой» кучер и привёз минут двадцать назад.

Я объяснил диспозицию. Мы спрятались в разных местах, стараясь держать все входы и выходы под присмотром.

Визитом к повару-итальянцу я наверняка растревожил убийцу. Жанпьеро не производил впечатление человека, способного держать язык за зубами. Значит, обязательно проболтается.

Посмотрим, как поведёт себя подозреваемый. Если покинет дом, мы незаметно последуем за ним.

Глава 26

Закреплённый за нами кучер оказался настоящим полиглотом: сыпал направо и налево иностранными словечками. Чехвостя лошадей, запросто переходил с русского на немецкий или французский. Иногда бурчал и на нас с Иваном, особо не выбирая выражений: «ферфлюхтеры», «думкопфы»…

У меня с языками как-то не сложилось. В школе имел твёрдый «трояк», в действительности близкий к «двойке». После института остатки знаний благополучно выветрились из головы. Собственно, не у меня одного.

А тут какой-то сиволапый мужик запросто «шпрехает» на огромном количестве наречий. И таких полно.

Время в «наружке» текло медленно, и я, интереса ради, спросил, владеет ли он польским. Кивнув, кучер подтвердил сей факт длинной тирадой, из которой я уловил только «курву» (надеюсь, это не по моему адресу).

— Здорово!

— Да что уж там, — застеснялся кучер. — Мы лаяться завсегда привычные. Наш брат разного роду-племени бывает.

— А эти слова что у поляков означают?

Я нарисовал прутиком на земле то, что видел у покойного пана Кульковского. Кучер пристально всмотрелся и стал пояснять:

— «Skarb» у ляхов означает сокровища, а «waza»… эх, что-то запамятовал, — он почесал затылок.

— «Горшок», «ваза»? — принялся подсказывать я.

— Нет, сударь. Ошибаетесь. «Ваза» — это у них что-то вроде нашего воеводы.

Логично. Мы в горшке нашли часики фельдмаршала Миниха, сокровище российского воеводы. Всё совпадает. Хотя… где-то ещё мне приходилось слышать упоминание о «сокровище» и какой-то или чьей-то «вазе». Ассоциации весьма смутные и почему-то ироничные. Игра слов, если не ошибаюсь.

Стал прогонять в голове варианты, но безуспешно, а потом и вовсе бросил это занятие, ибо Иван по мысленной связи сообщил:

«Я его вижу».

«Понял. Где он?»

«Задами вышел. Иду за ним».

«Будь осторожен. Я скоро присоединюсь».

Пока Иван шёл по пятам подозреваемого, я оперативно собрал всю нашу «кавалерию»: Хрипунова и Турицына. Сев в разом потяжелевшую карету, медленно потрухали по мостовой. Для верности я перебрался на облучок к кучеру и при помощи мысленных сигналов от Ивана указывал дорогу. «Полиглот» пялился на меня с недоумением, но не перечил, «рулил», куда было сказано.

Места, в которые мы углублялись, нравились ему всё меньше и меньше.

— Опасно тут, — тревожно крутя головой, бормотал он. — Лихие люди пошаливают. Третьего дня полдюжины мужиков за понюшку табака живота лишили. Самолично трупы видел. Душегубов искали-искали, да не нашли.