Читать книгу "Спасти Москву! Мы грянем громкое "Ура!" - Герман Романов"

— Хм, завидуют… Да глядя на мой фасад, они тебя жалеют!

— Мужчина чуть красивше черта, уже молодец! — хмыкнула Маша. — И не на лицо они твое смотрят, а на белую гвардейскую амуницию да золотой царский вензель. Редкая казачка могла бы похвастаться, что за полковника лейб-гвардии замуж вышла!

— Нам еще долго ехать?

Семен Федотович резко сменил тему, уткнувшись взглядом в синий чекмень ездового, что понукал крепеньких лошадок.

— А вон уже стоит, печка дымит — батюшка дома!

— А хорошо ли ты, милая, сделала, отца не предупредив?

— Так подарок будет, как раз к Рождеству!

Коляска остановилась перед каменным одноэтажным домом: стекла немытые, отсутствие женской руки в этом сразу чувствовалось, только ворота подправлены да заборчик у палисадника подновлен.

— Благодарствую, станичник!

Фомин сунул в мослатую ладонь извозчика серебряный рубль и подал руку Маше, помогая сойти на снег, а сам быстро выгрузил два чемодана, все их невеликое имущество.

— Донька! Машенька!

Калитка со стуком распахнулась. Старик, припадая на ногу, доковылял до девушки, обнял за плечи и зарыдал. Фомин не видел его лица, но чувствовал, что Александр Александрович Ермаков резко сдал и потому крепко отличается от того бравого усатого полковника, которого он рассматривал на фотографии.

— Батюшка, милый! — Маша плакала, гладя отца по лицу, а тот тоже не сдерживал своих слез.

Фомин стоял остолопом, совершенно не зная, что ему делать. Он разглядывал их: отец и дочь сильно походили друг на друга. Однако война и смерть жены, убитой красными, сильно надломили старика: лицо покрылось сеткой глубоких морщин, борода стала полностью седой, глаза выцвели, руки тряслись. Ему можно было дать все семьдесят лет, хотя Семен Федотович точно знал, что тому лишь недавно исполнилось пятьдесят три года, почти ровесник, если реальный возраст брать.

Наконец отец и дочь перестали обниматься, и Машенька с горделивой улыбкой негромко сказала:

— Батюшка, это мой муж! Я о нем тебе писала!

Со стариком прямо на глазах Фомина произошла странная метаморфоза: спина выпрямилась, словно доска, плечи расправились, глаза в одночасье построжали — теперь в нем легко было признать кадрового офицера, прошедшего три войны.

— Здравствуйте, Александр Александрович!

— И тебе не хворать, Семен! Ты, я вижу, из майоров царским флигель-адъютантом стал, аксельбанты небось носишь?! Не пожалеешь, что простую казачку в жены взял?

— Я молюсь, чтоб она не пожалела о той минуте, когда согласилась замуж за меня выйти! — Семен обнял раскрасневшуюся Машу за плечи. — Да и чин у нас вами одинаковый, так что повода для горделивости нет! И служили вы дольше, и видели больше!

— Ты…

— Нет, вы! Я-то что, две войны…

— Я тебе говорю, сын, обращайся по-нашему, по-казачьи, ведь мы на ты даже с Богом! Или ты гвардейский гонор приобрел, ваше высокоблагородие? Иль высокородием именовать флигель-адъютантов принято?

— Батюшка, у него нога ранена, и замерзли мы!

Маша нарочито стрельнула глазами, голос ее искусственно задрожал, и отец тут же покраснел.

— Да что это я, дурак старый? В дом проходите, там и беседы вести будем!

Он попытался даже взять тяжелые чемоданы, но Фомин их легко подхватил и зашагал в тепло, предвкушая, как он отогреется за долгую езду от железнодорожной станции до городской окраины.

— Где ты сейчас служишь, Семен? В свите царской?

Старик показал взглядом на погон, а сам нацелился вилкой на кусок буженины.

Отец Маши жил один, так что разносолов на столе не имелось. Обычный ужин рядового офицера, терпеливо, годами шагавшего по ступеням воинских званий — пышный каравай белого донского хлеба, еще теплый, буженина и сыр, купленные Машей в дороге, тушеная картошка с мясом, соленые хрустящие огурчики да квашеная капуста, чай, на Дону, а не в Петербурге. Да бутылка казенной очищенной водки, прихваченная Семен Федотовичем еще в Симферополе.

— Нет, не в свите! Командир лейб-гвардии кирасирского Его величества полка!

— Хм! Так ты ж на танках служил? Почто в кавалерию ушел? — старик удивленно поднял глаза. — И палаша у тебя нет! И форма танкистская, только знак полка на груди, видывал такие в гвардии! Я ж службу начинал взводным в шестой лейб-гвардии Донской батарее, семь лет в ней отбухал, сотника получил и Станислава за выслугу!

— Его величество за бои под Яссами нашему полку права гвардии даровал. А чтоб старейшие полки сохранить, повелел считать нас впредь лейб-кирасирами, и всех служивших в этом полку раньше, кто пожелал отныне на стальных коней пересесть, перевел! Ушло время лошадок — на пулеметы не попрешь! Вот и сменили!

— И много у тебя таких «коней» в полку?

— Четыре эскадрона, более полусотни машин, из них десять тяжелых. А людей по штату, только офицеров до полутора сотен. Раньше ведь прикомандированными от частей считались, и все вперемешку — инфантерия, кавалерия, инженеры, моряки, артиллеристы. А теперь все лейб-кирасиры — перевод в гвардию различия меж нами стер.

— Видел я танки в прошлом году, через Ростов шли эшелонами в армию генерала Деникина. Страшное оружие! — старик тяжело вздохнул, держа в пальцах выпитую рюмку. — И война стала страшной, чего только для смертоубийства не придумали!

— Так и раньше не в бирюльки играли, — пожал плечами Фомин.

— Это верно! — согласился старик. — Но газами не травили! А ты — лихой парень! Донька правильный выбор сделала! И кавалер георгиевский, и крестов полна грудь, с двумя Егориями в довесок! А эн-то что за орденок? На блюдце похожий?

— Японское «Восходящее солнце». Я же в Сибири воевал.

Семену Федотовичу сильно хотелось курить, но он себя сдерживал: в доме у Маши табаком не пахло, отец не дымил. Однако выходить без разрешения он не хотел, а потому терпел.

— Это хорошо, что ты Ермаков! Маше фамилию менять не нужно, и род наш не прервется, — старик тяжело вздохнул и сварливо бросил: — Иди дыми, табачник, ерзаешь от нетерпения. Придешь, по стопке выпьем и уж тогда серьезно говорить будем!

Чита

— Не, шалишь, что мое, то мое!

Генерал-майор Семенов гоголем прошел по кабинету — своему собственному, в котором он провел год, пока не склонил голову перед новоявленным Сибирским правительством.

— Теперь все по-иному будет, я вам, Петр Васильевич, не хухры-мухры подзаборное, а войсковой атаман!

Григория Михайловича распирало от счастья, в которое он до сих пор не мог поверить.

Еще бы — на внеочередном Кругу забайкальского казачества предстояли выборы войскового наказного атамана, и мало кто ожидал, что его императорское величество предложит кандидатуры трех генералов, всех из коренных уроженцев — Шильникова, Зимина и его Гришку Семенова, как презрительно именовал его первый кандидат.