Читать книгу "Полужизни - Софи Ханна"

– И как отреагировала Мэри? – поинтересовалась Чарли.

– Болезненно, она на все реагировала болезненно. Я бы порекомендовала багетную мастерскую, но она не желала слушать. Помню, я спросила, почему она в Лондон картину привезла. Понятно, на поезде ехать недолго, но все же... Разве не удобнее найти багетчика в Спиллинге? С одним Мэри поссорилась, но ведь наверняка есть другие.

Помимо Сола Хансарда Чарли знала лишь одного спиллингского багетчика – Эйдена Сида.

– Что сказала Мэри?

– Что желает работать со мной, и ни слова больше. До сегодняшнего дня я так и не поняла, почему она выбрала меня и от кого обо мне услышала. Мы стали сотрудничать, и, когда узнали друг друга лучше, я снова задала этот вопрос, но внятного ответа не получила... – Йен перехватила удивленный взгляд Чарли и пояснила: – Да, в итоге я согласилась обрамлять картины Мэри. Точнее, этим занимался мой приятель. Мэри Трелиз из тех, кто привык добиваться своего.

– Но ведь вы сказали, что не изготавливаете багеты. Как же она вас убедила?

– Убедила не Мэри, а ее картина, «Аббертон». – Глаза Йен затуманились. – Картина великолепна, просто великолепна!

Чарли взглянула на гирлянду куколок.

– Совершенно другого плана и класса, – словно прочитала ее мысли Йен. – Картины Мэри, и первая, и все, которые я видела впоследствии, по-настоящему живые. Жуткие и прекрасные, полные страсти и...

– В общем, вы согласились из восхищения ее работой, – подвела итог Чарли. Значит, Рут Басси не солгала и об «Аббертоне»...

– Не совсем, – покачала головой Йен. – Сперва я надеялась стать агентом Мэри, но сразу услышала о ее правилах: свои картины она не продавала, не продает и не будет продавать. Мне запрещалось показывать ее работы третьим лицам и даже упоминать их в разговоре. Безумие, полное безумие! Умом Мэри не понять, но я быстро сообразила, что если хочу поддерживать связь с Мэри, то нужно выполнять ее условия. Я надеялась, что со временем уговорю ее выставляться у меня, но не сумела... Вот такой была Мэри в период нашего знакомства, а как она живет сейчас, не представляю. Думаю, вам больше моего известно. – Йен неуверенно взглянула на Чарли.

«Кое-чем поделиться можно, – подумала Чарли. – Вреда не принесет».

– Мэри все такая же. По отношению к своей работе – сущий параноик. Вы не в курсе, откуда у нее это?

– Могу лишь предположить, – сказала Йен. – Возможно, из-за страха перед неудачей, особенно коммерческой. Деньги ведь здорово влияют на репутацию художника! Если запретить продажу своих картин, никогда не узнаешь, есть ли на них спрос. Если не выставлять картины на суд зрителей, их не назовут бездарными. Мэри твердила, мол, у нее принципы: на произведении искусства не должно быть ценника, да только меня не проведешь! Она боялась провала, что вполне естественно. Мир искусства – тот же рынок, злой, безжалостный, людей с потрохами проглатывает!

– Мы ведь говорим о картинах, – невольно улыбнулась Чарли. – Об их коммерческом успехе или неуспехе, а не о конце света!

– Хотите – смейтесь, а мне известны совершенно жуткие истории. Однажды знаменитый коллекционер скупил все картины, которые молодой художник представил в качестве дипломного проекта. В таких случаях говорят: «Счастливчик, выигрышный билет вытащил!» – но тут получилось иначе. Поднялась целая волна протеста: беда, один коллекционер моду на искусство формирует. И коллекционера, и художника облили грязью и закидали камнями. А ведь тот парень был по-настоящему талантливым!

– Тогда почему на него ополчились?

– Просто не повезло. Есть такое понятие, как «эффект Саатчи», когда талантливый дебютант добивается шумного успеха, строит на нем карьеру и получает всемирную известность. Завистников, разумеется, хватает, и в том конкретном случае они решили: пусть из общей массы никто не выбивается.

Чарли допила чай и старательно изобразила сочувствие. Подкинь Чарльз Саатчи пару миллионов ей, она бы наплевала на всех сплетников. Заткнула бы уши бриллиантовыми наушниками и улеглась бы на карибском пляже, где не слышно завистливых голосов.

Когда Йен рассказывала следующую «жуткую» историю, ее глаза блестели от искреннего волнения.

– Много лет назад я работала с совершенно потрясающим художником, талантливым, амбициозным, обреченным на успех.

– Он был талантливее Мэри Трелиз? – не удержавшись, спросила Чарли.

Йен задумалась.

– Талантливее? Пожалуй, нет. Просто другой. Художников талантливее Мэри я еще не встречала. Она гениальна!

– А тот ваш художник не гениален?

– На мой вкус, гениален, только по-своему, он не такой яркий, как Мэри. Его первую выставку проводила я. Оглушительного успеха ни он, ни я не ждали. Успех если приходит, то постепенно. В общем, я постаралась разрекламировать выставку, но дебютантам в этом плане сложно. Закрытый показ вполне удался, хотя продали только три картины. В день открытия тоже ничего примечательного не случилось, но потом о моем дебютанте заговорили. Я вообще уверена: мастерство не спрячешь. Через три дня все выставленные картины раскупили, а люди с нетерпением ждали новых. – Йен залилась краской и прижала руки к шее. – Это был лучший момент моей карьеры, – объявила она. – Коллекционеров я чуть не палкой отгоняла, причем их было много, а не один пожелавший скупить все ради саморекламы. – Йен тяжело вздохнула: – Сейчас вспоминать об этом больно...

– Что стряслось?

– Я позвонила художнику и сказала: все картины проданы, восторженные клиенты требуют новых. Разумеется, он чуть не обезумел от счастья. Потом я ждала, ждала, ждала, а он не объявлялся и на звонки не отвечал. Что меня избегают, я поняла не сразу. Поддавшись паранойе, я даже думала, что на волне успеха мой протеже решил меня бросить. Зачем отстегивать проценты галерее, если он звезда? Только дело было совершенно в другом. Наконец разыскав художника, я выяснила, что он перестал писать.

– Почему? – Такой развязки Чарли не ожидала.

– Перестал, и все, – пожала плечами Йен. – Стоило взяться за кисть – он словно в ступор впадал. Я переубеждала и так, и эдак, но он не реагировал. Решение, мол, принято, живопись для него – пройденный этап.

– Идиот! – не сдержавшись, выпалила Чарли.

– У успеха есть обратная сторона – непомерные амбиции и стресс, – с грустью произнесла Йен. – Возможно, Мэри по-своему права, но, на мой взгляд, прятать чудесные работы от зрителей – преступление. Какие портреты она пишет! Волшебные... Вы их видели?

– Да, – кивнула Чарли, – несколько. Портреты ее соседей.

– Вряд ли это соседи! – усмехнулась Йен. – Успешные и благополучные Мэри не интересны. Однажды она сказала: «Пишу только тех, кто страдал по-настоящему». На ее портретах ущербные, неимущие жители какого-то района, не помню его название...

– Уинстэнли-Истейт?

– Да, именно.

– Это ее соседи, – уверенно повторила Чарли. – У Мэри не дом, а сущая развалюха. Стоит в конце улицы, по которой не то что ночью – днем одной идти страшно. Уинстэнли-Истейт – рай воров, наркоторговцев... – «И прочих отбросов общества», – хотела добавить Чарли, но осеклась, интуитивно догадавшись, что утонченная Йен смотрит на люмпенов сквозь розовые очки.