Читать книгу "Убийцы прошлого - Калеб Карр"

— Ваш вопрос? — переспросил я. — Ваш вопрос о путешествиях туда и обратно по времени — вы это имеете в виду?

Он медленно покачал головой.

— Не "туда и обратно". Никто всерьез не верит в возможность создания замкнутого временного туннеля, позволяющего субъекту переместиться в одном направлении и затем вернуться ровно в ту самую точку, из которой он отправился. На данном этапе это просто неосуществимо.

— Вот как? А движение в одну сторону, стало быть, осуществимо?

Малкольм не обратил внимания на мой сарказм.

— Физически эта задача не является особо сложной или необычной, — произнес он. — Как и в большинстве случаев, это вопрос в основном энергии. Электромагнитной энергии. А единственно доступный способ получения такого количества энергии…

— …сверхпроводники, — закончил я со внезапным содроганием, смутно припоминая статью, читанную мной по этому вопросу несколько месяцев назад. Я посмотрел на пол. Я все еще не верил, но меня отчего-то била крупная дрожь. — Микроминиатюрные сверхпроводники, — добавил я, и моя способность схватывать вошла в противоречие с моим неприятием его слов.

— Звучит знакомо, не правда ли? — Малкольму становилось все труднее сдерживать эмоции по мере того, как он продолжал. — Представьте себе, что вы не обязаны принимать настоящее, что досталось вам в наследство от прошлого. Вместо этого вы можете сконструировать иной набор исторических детерминант. Вы говорите, Гидеон, что современному миру нельзя помочь нашими средствами и что лекарств для этого нет. Что ж, эта же мысль пришла мне на ум более года назад. Но вопрос вовсе не в том, чтобы приостановить нашу деятельность. Мы должны были ее жестко упорядочить, и это частью объясняет то, что мы привлекли вас. Но мы были и будем должны продолжать делать то, что и раньше, пока не придет день, когда мы сможем изменить текущие условия нашей теперешней реальности, изменив прошлое. — Он поднес руку ко лбу, очевидно, ощутив последствия контролируемого, но от этого не менее сильного душевного волнения, с которым он произносил свой монолог. — И этот день уже недалек, Гидеон. Совсем недалек.

Я снова присел на стул. Самые тяжкие случаи безумия зачастую проявляются в нарочито рациональных формах; и я сказал себе, что ощущение тревоги, пришедшее тогда, когда я еще не утратил доверия к его словам, объясняется именно этим. К тому же я понимал, что не существует способа заставить его пройти мало-мальски серьезную программу восстановления, лечения и психотерапии. И все же я предпринял последнюю, неубедительную попытку достучаться до него:

— Малкольм, мне кажется, вы не отдаете себе отчета в том, что за язык используете. И в том, как он влияет на вас. — Он молчал — я счел это признаком явного интереса к тому, о чем я собирался говорить. — Вы говорите о "конструировании прошлого", — продолжал я. — Не кажется ли вам примечательным то, что вы вкладываете в эти слова, учитывая вашу личную историю? Не сомневаюсь, что вы хотели бы изменить настоящее, что "досталось в наследство" вам лично — у вас на это есть все основания. Но вы должны выслушать следующее, — я встал и шагнул к нему. — Вы можете использовать средства, разработанные вашим отцом, чтобы уничтожить мир, к созданию которого он приложил руку. Вы можете привести общество в смятение, одурманить его, навязав свою версию истории, вы можете даже наблюдать гибель людей и разрушение целых городов, и твердить себе, что это необходимый и благородный крестовый поход во имя борьбы со злом. Но в конечном счете вы все равно остаетесь тем, кто вы есть: вы все так же больны, все так же нуждаетесь в этих костылях и этом кресле, и все так же полны гнева и душевной боли. Вы не хотите менять прошлое в целом, Малкольм, — вы хотите изменить свое прошлое.

Несколько долгих минут никто из нас не произнес ни слова. Затем сверкающие глаза Малкольма сузились, и он кивнул раз или два. Добравшись до своего кресла, он медленно опустился в него, затем взглянул на меня и осведомился:

— Вам есть что сказать, Гидеон, помимо того, что и так совершенно очевидно?

Оскорбления от пациентов, страдающих манией величия, — самое обычное для меня дело; но должен признаться, что теперь я почувствовал себя задетым.

— Неужели вы можете называть это очевидным, — ответил я, стараясь не выдать голосом своей досады, — и при этом продолжать делать то, что вы делаете?

Он презрительно хмыкнул.

— Гидеон, — произнес он, качая головой с откровенным разочарованием. — Вы что же, вообразили себе, что я не проходил программ вроде тех, что вы предлагаете? В юности я все перепробовал: психотерапию, электрошок, медикаментозное лечение, что угодно — за исключением, правда, дальнейшей генной терапии, что мне кажется вполне простительным. И я выяснил, что мной движет, выяснил, как глубок мой гнев и в какой степени мотивы моих поступков являются личными, и в какой — философскими. Но в заключение я скажу вам то же самое, что говорил всем врачам, которых только видел. — Маниакальный блеск в его глазах немного угас, сменившись глубокой печалью. — На деле это ничего не меняет, не правда ли?

— Ничего не меняет? — повторил я в изумлении. — Господи, Малкольм, но если вы знаете, что ваши действия основаны на ваших личных предубеждениях и нерешенных проблемах…

— О, они решены, Гидеон, — отмахнулся он. — Я решил, что ненавижу мир, созданный моим отцом и ему подобными. Мир, где мужчины и женщины могут грубо влезть в генетическую структуру своих детей, просто чтобы улучшить их интеллектуальные показатели и чтобы те, когда вырастут, могли разрабатывать новые, еще более эффективные способы удовлетворить идиотские потребности общества. Мир, где интеллект измеряется способностью накапливать информацию, у которой нет ни контекста, ни цели, помимо дальнейшего ее распространения — и все равно человечество рабски служит ей. А известна ли вам, Гидеон, горькая правда, отчего информация поработила наш биологический вид? Потому что человеческий мозг обожает ее: он играет с получаемыми частицами информации, сортирует их и хранит, словно очарованный ребенок. Но при этом мозг терпеть не может глубоко изучать их и кропотливо выстраивать единую систему понимания. Но ведь только этот труд и порождает знание. Все остальное — пустая забава.

— И какое отношение все это имеет к осознанию вами ваших личных мотиваций? — осведомился я, не скрывая, что тирада эта меня порядком утомила.

Малкольм снова покачал головой.

— Гидеон, но сейчас это и есть мои личные мотивации. Я понимаю, что вы считаете, будто мне нужно лечиться. Но этой дорожкой я уже ходил, и — сказать вам что-то? В итоге я оказался там же, с чего и начал. Считается, что человек, отправляющийся в дорогу, знает, где он находится и что его окружает. Но он все там же. Как вы считаете, Гидеон, что должны делать люди после того, как они выяснили свои личные мотивации? Слагать с себя полномочия? Отказываться от своей роли в мире? Кого в истории человечества не стимулировали на действие его личные мотивы? И о каком развитии можно было бы вообще говорить, если бы не эти стимулы?

— Но это не главное, — возразил я. — Если вы на самом деле познали себя, то ваше поведение может измениться.