Читать книгу "Укус ящерицы - Дэвид Хьюсон"

– Ты ведь не просто так пришел. Если скажешь, что тебе нужно.

Остекленевшие глаза полыхнули злобой.

– Тебя бы на мое место…

Браччи поднял револьвер и мазнул взглядом по притихшей толпе, тщетно отыскивая в ней чье-то лицо. Рука дернулась. Пуля ушла вверх и угодила в люстру, обрушив на пол и головы гостей дождь мелких, колючих стеклянных осколков. Между стена! заметались крики. Люди, опрокидывая столики, подались назад, к дальней стене. Тарелки с закусками полетели на каменные плиты. Зазвенели бокалы с искрящимся белым вином.

Коста не шелохнулся, продолжая смотреть Браччи в глаза. Два выстрела. Шесть патронов. В худшем случае в барабане осталось еще четыре. Но и этого вполне достаточно, чтобы наделать бед.

– Положи револьвер, Альдо. Отпусти Рафаэлу. Потом мы выйдем отсюда и поговорим. Я отвезу тебя куда пожелаешь. 1ы только скажи.

Браччи уперся в него взглядом.

– Куда пожелаю?

– Да, куда захочешь. Только назови место и…

Он не договорил. Из сбившейся у стены толпы быстро выступил кто-то. В руке у него был…

– Нет! – крикнул Коста.

Комиссар Джанфранко Рандаццо шел вперед, стреляя н ходу, как какой-нибудь киношный безумец.

Коста прыгнул, рванул на себя Рафаэлу и вместе с ней рухнул на пол. Браччи растерянно заметался, не зная, что делать: то ли хватать заложницу, то ли встречать яростно атакующего врага, пистолет которого выплевывал в его сторону смертоносные кусочки свинца.

На левом плече Браччи расцвел красный бутон. Теплая кровь брызнула в лицо Нику. Старый револьвер дернулся еще два раза, ссылая пули в никуда.

Со всех сторон слышались крики перепуганных актеров, бесцеремонно выдернутых со сцены и брошенных в неуютную опасную реальность. Рандаццо неспешно подошел к свалившемуся Браччи, прицелился и выстрелил еще раз, в голову.

Тело дернулось. Револьвер вывалился из безжизненных пальцев и со стуком упал на мраморный пол.

Резкий запах пороха ударил в нос, и Коста невольно поморщился. Но то, что произошло затем, было еще отвратительнее. Выступив в роли самозваного палача, Рандаццо пнул мертвеца в спину, и тот перекатился на бок. Дешевый хлопчатобумажный пиджак, который Ник видел на Браччи еще в мастерской, распахнулся, обнажив окровавленную грудь.

Спокойно, не обращая внимания на общее смятение, комиссар склонился над жертвой, потом, словно заметив что-то, опустился на колено, откинул полу пиджака и хладнокровно засунул руку во внутренний карман, откуда через секунду извлек связку ключей с желтой ленточкой на кольце.

Он поднял голову.

– Вы это искали? – Крик комиссара разнесся по залу. – Вы это искали, инспектор? Фальконе!

Коста помог Рафаэле подняться. Руки у него дрожали. Увиденное не укладывалось в голове.

– Это ее ключи? – снова крикнул Рандаццо, продолжая рыться в карманах мертвеца и не замечая нарастающей у него за спиной суматохи.

Сгорая от ярости, Коста шагнул к человеку в черном костюме, запачканном кровью Альдо Браччи, и вырвал у него пистолет.

– Вы арестованы, комиссар. Надеюсь увидеть вас за решеткой.

Рандаццо рассмеялся ему в лицо:

– Что? Ты серьезно? Да вы трое, похоже, совсем спятили. Я…

Громкий протяжный крик, похожий на вой и почему-то знакомый Нику, не дал Рандаццо продолжить. Комиссар повернулся и вдруг застыл с открытым ртом. Кровь мгновенно отхлынула от щек, а по бесстрастному еще секунду назад лицу растеклось выражение ужаса.

Коста стоял спиной к толпе, но все равно узнал голос, глубокий, напитанный яростью рев отчаяния. Кричала Тереза Лупо, и в потоке изрыгаемых ею путаных слов Ник разобрал свое имя.

Две выпущенные наугад пули – таким был прощальный подарок Альдо Браччи отвернувшемуся от него миру.

Ник уже знал, что случилось. Знал даже, что увидит, когда наберется храбрости повернуться и посмотреть.

Сцена была в духе Караваджо: глубокая полутень, омытая масляными лучами умирающего солнца. Перони на коленях над неподвижной фигурой, бессловесный, потерянный, с беспомощным выражением на искаженном болью лице. Рядом с ним с тряпкой в руке Тереза, пытающаяся сделать что-то, что-нибудь. И красная лужа, растекающаяся под человеком на каменном полу.

Голова Лео Фальконе покоилась на коленях у Эмили Дикон, его загорелое лицо было повернуто к ним, глаза смотрели в пустоту, рот открыт, и вытекающая между губ струйка крови падала на ее белые ангельские крылья.

Часть IV

Невинные

Глава 1

Лето 1961 – го выдалось холодным. Промозглые горные туманы повисли над семейным шале у деревушки Пре-Сен-Дидье, что расположилась на перевале Сен-Бернар. Низкие тучи на неделю скрыли из виду устремленную в небо громаду Монблана, увенчанного снежной шапкой надменного и равнодушного скалистого великана, отделяющего этот дикий краешек Северной Италии от Франции и Швейцарии. Без горы мальчик, которому только что исполнилось семь лет, чувствовал себя потерянным. В долгие и одинокие летние каникулы гора дарила утешение и заменяла компанию. То был год – об этом ему напомнил некий странный внешний голос, – когда он нуждался в компании больше всего. Мальчик сидел за старым длинным деревянным столом, настолько грубым, что его, казалось, делали топором. Один в знакомой гостиной. И все же не совсем один.

– Ты так и не посмотрел, – сказал голос. Старческий и тоже знакомый.

– Я не хотел.

Говорил, оказывается, он сам. Но уже постаревший. Может быть, поумневший. И грустный. Ребенок не верил в призраков. Его отец, практичный невозмутимый бухгалтер, много лет считавший деньги крупных северных корпораций, не позволял такой ерунды. Он, например, выбросил несколько привезенных Лео из интерната книг, посчитав их чересчур фантастическими и потенциально опасными для незрелого детского ума. Артуро Фальконе был – и не уставал об этом напоминать – человеком, который всего добился сам. Поднявшись из нищеты и хаоса Второй мировой войны, он подрабатывал по ночам барменом и официантом, чтобы закончить колледж. Все в жизни маленького Лео Фальконе имело своим источником этого странного, холодного, бесстрастного человека, родителя только на бумаге, фигуры удаленной, появлявшейся лишь по праздникам, когда он большую часть времени проводил в кресле с газетой и стаканчиком, погруженный в какие-то свои мысли. Лео был всего лишь ребенком, и потому выражение благодарности, которой отец, несомненно, заслуживал, давалось ему с немалым трудом.

Комната остывала. Родители оставили мальчика одного, если не считать странного голоса, далекого эха его собственного.

Он посмотрел на часы, старые часы с кукушкой. Маятник их остановился, повиснув под углом в правой части футляра, представлявшего собой копию деревянного шале, похожего на то, в котором он сидел сейчас на жестком, неудобном стуле с прямой спинкой, чувствуя, как комната содрогается от проникающего отовсюду грохочущего, звенящего, переливчатого шума, металлического звона колоколов, за которым следовало безумное, напоминающее рев коровы чириканье кукушки.