Читать книгу "Нарцисс и Златоуст - Герман Гессе"

Вздыхая, вышел он через высокий портал наружу и посмотрел на молчаливые каменные фигуры ангелов и святых; худые и высокие, они стояли в своих застывших складками одеяниях, неподвижные, недосягаемые, превосходящие человека и все же созданные его руками и его духом. Сурово и немо возвышались они в своих маленьких нишах, недоступные ни просьбам, ни вопросам, и все-таки были бесконечным утешением, торжествующим преодолением смерти и отчаяния, стоя вот так в своем достоинстве и своей красоте и одно за другим переживая сменяющие друг друга поколения. Ах, если бы здесь стояла еще и бедная прекрасная еврейка Ревекка, и бедная, сгоревшая в лачуге Лене, и невинная Лидия, и мастер Никлаус! Но когда-нибудь они встанут здесь надолго, он поставит их сюда, и их образы, которые означают для него сегодня любовь и муку, страх и влечение, предстанут перед теми, кто будет жить позже, без имен и биографий, как тихие, молчаливые символы человеческой жизни.

Пятнадцатая глава

Наконец цель была достигнута, и Златоуст вошел в долгожданный город через те же ворота, в которые он впервые входил когда-то, много лет тому назад, чтобы разыскать своего мастера. Кое-какие вести из епископального города дошли до него уже в пути, на подходе; он знал, что и здесь была чума и, быть может, еще продолжала властвовать, ему рассказывали о волнениях и народных бунтах и о том, что сюда прибыл императорский наместник, чтобы навести порядок, издать чрезвычайные законы и защитить жизнь и имущество горожан. Ибо епископ оставил город сразу же после вспышки чумы и поселился в одном из своих замков далеко за городом. Все эти вести мало волновали странника. Был бы только город и мастерская, в которой он хотел работать! Все остальное было для него не важно. Когда он пришел, чума улеглась, ожидали возвращения епископа и радовались отъезду наместника и возвращению привычной мирной жизни.

Когда Златоуст снова увидел город, сердце его сжалось от еще незнакомого ему чувства свидания с родиной, и ему пришлось состроить непривычно строгую мину, чтобы овладеть собой. О, все было на своем месте: ворота, великолепные фонтаны, старая неуклюжая башня собора и новая стройная колокольня церкви Святой Марии, чистый перезвон Святого Лоренца, огромная, сияющая Рыночная площадь! О, как хорошо, что все это дождалось его! Приснилось же ему как-то дорогой во сне, будто он пришел сюда и нашел все чужим и изменившимся, частью разрушенным и лежащим в развалинах, частью неузнаваемым из-за новых построек и странных, безрадостных знаков. У него едва слезы не выступили на глазах, когда он шел по улочкам, узнавая дом за домом. Ну как было не позавидовать в конце концов оседлым, живущим мирной жизнью в красивых, надежных домах, их умиротворяющему, придающему сил чувству родины, домашнего очага с комнатами и мастерской, в окружении жены и детей, прислуги и соседей?

Было далеко за полдень, и на солнечной стороне улицы дома, вывески заведений и ремесленных цехов, резные двери и цветочные горшки были залиты теплыми лучами, ничто не напоминало о том, что и в этом городе правили бал лютая смерть и безумный страх. Под гулкими сводами моста несла свои светло-зеленые и светло-голубые воды чистая река; Златоуст посидел немного на парапете набережной, внизу, в зеленовато-хрустальной глубине, все так же скользили или стояли неподвижно темные тени рыб, носом против течения, все так же вспыхивал там и тут в зеленоватой глуби слабый, отливающий золотом свет, так много обещая и побуждая к мечтательности. Такое же бывало и в других реках, и другие мосты и города радовали глаз красотой, но ему все же казалось, что он уже давно не видел ничего подобного и не испытывал такого чувства.

Двое молодых помощников мясника, смеясь, гнали через мост теленка, они обменивались взглядами и шутками со служанкой, которая в крытой галерее над ними снимала белье.

Как быстро все проходит! Еще совсем недавно здесь пылали противочумные костры и распоряжались отвратительные работники похоронных команд, а сейчас жизнь продолжалась, люди смеялись и шутили; да и с ним самим дело обстояло так же, он сидел и был в восхищении от этой встречи и чувствовал в душе благодарность и даже испытывал симпатию к оседлым, словно и не было горя и смерти, Лене и принцессы-еврейки. Улыбаясь, он поднялся и пошел дальше, и, только когда он приблизился к улице мастера Никлауса и снова пошел по дороге, которой когда-то несколько лет каждый день ходил на работу, сердце его стеснилось тревогой. Он зашагал быстрее, ему хотелось еще сегодня встретиться с мастером и узнать обо всем, дело не терпело отлагательства, он и думать не хотел о том, чтобы подождать до завтрашнего дня. Неужели мастер все еще сердится на него? Это было так давно и уже не имело значения; а если и так, он с этим справится. Был бы только мастер на месте, он и мастерская, тогда все будет в порядке. Торопливо, словно боясь упустить что-то в последний момент, подошел он к хорошо знакомому дому, взялся за дверную ручку и страшно испугался, найдя дверь запертой. Неужели недобрый знак? Раньше никогда не случалось такого, чтобы двери среди бела дня держали взаперти. Он громко постучал и стал ждать. У него вдруг тоскливо сжалось сердце.

Вышла та же самая старая служанка, которая встретила его, когда он впервые вошел в этот дом. Она не стала уродливее, но постарела, посуровела и не узнала Златоуста. Робко спросил он ее о мастере. Она тупо и недоверчиво взглянула на него.

— Мастера? Здесь нет никакого мастера. Идите своей дорогой, мы никого не впускаем.

Она хотела вытолкать его из ворот, но он, взяв ее за руку, крикнул:

— Да говори же, Маргрит, ради Бога! Я Златоуст, разве ты не помнишь меня? Мне надо к мастеру Никлаусу.

Подслеповатые, наполовину погасшие глаза не стали приветливее.

— Здесь нет никакого мастера Никлауса, — сказала она сердито, — он умер. Шли бы вы своей дорогой, некогда мне стоять тут и болтать с вами.

Златоуст, чувствуя, как рушатся его надежды, оттеснил в сторону старуху, которая с криком побежала за ним следом, и поспешил по темному коридору к мастерской. Она была заперта. Преследуемый причитаниями и бранью старухи, он быстро поднялся по лестнице, заметив в полумраке стоявшие в знакомом помещении скульптуры, которые собрал Никлаус. Громким голосом позвал он барышню Лизбет.

Дверь гостиной отворилась, появилась Лизбет, и, когда он только со второго взгляда узнал ее, у него защемило сердце. Если с того момента, как он к ужасу своему нашел ворота запертыми, все в этом доме показалось ему призрачным и заколдованным, словно в недобром сне, то при виде Лизбет его бросило в дрожь. Прекрасная гордая Лизбет превратилась в боязливую сгорбленную старую деву в черном платье без украшений, с желтым болезненным лицом и блуждающим взглядом; вид у нее был испуганный.

— Простите, — сказал он, — Маргрит не хотела меня впустить. Вы не помните меня? Я же Златоуст. Ах, скажите, это верно, что ваш отец умер?

По ее взгляду он понял, что она узнала его, но сразу увидел и то, что здесь сохранилась о нем недобрая память.

— Так вы, значит, Златоуст? — сказала она, и он узнал в ее голосе прежнюю высокомерную манеру разговаривать. — Вы зря трудились, идя к нам. Мой отец умер.