Читать книгу "Герцог и служанка - Дженнифер Хеймор"

— Какое письмо?

Он вытащил листок из кармана жилета и протянул ей:

— То, что ты прислала мне из Кенилуорта.

Румянец окрасил ее щеки.

— Ах это…

— Это был поступок смелого, преданного человека.

Она застыла.

— Пожалуйста, не надо иронизировать. Не называйте меня преданной.

Он нахмурился. Ее реакция смутила его: он ведь никогда в жизни не встречал более преданного человека. А потом его осенило: ну конечно, ей кажется, что то, что она сделала из верности ему и Ребекке, было предательством по отношению к ее собственной семье.

Он остановился, вынуждая остановиться и ее.

— Кейт.

Она взглянула на него блестящими карими глазами, и он понял, что она в точности знает все, что он собирается сказать.

— Мне не следовало идти с вами.

— Ну конечно же, следовало.

— Нет, это… это опасно. — Она попыталась отстраниться, но он не пустил ее. Он не мог позволить ей уйти прямо сейчас. Он увидел намек на потепление в отношениях, тень той Кейт, по которой он так тосковал в последние дни.

— Побудь со мной еще, хоть немного.

На лице ее отразилась внутренняя боль, и он понял, что мучает ее. В ее мозгу сейчас проносятся сотни причин, почему им нельзя быть вместе.

Но он не мог с собой совладать. Не мог ее отпустить, и все.

Надолго воцарилось напряженное молчание. В конце концов, ее плечи расслабились и она сдалась.

— Я ни в чем не могу тебе отказать, — прошептала Кейт. — Я хочу, знаю, что должна, но все равно не могу.

Они снова пошли по дорожке в молчании, правда, теперь шли медленнее.

Они дошли до конца дорожки и ступили на мост через речку, отмечавшую границу геометрических садов. На землях, лежавших за рекой, Браун создал более естественный ландшафт: покатые холмы, поросшие травой, с редкими деревьями и лес на границе. Далеко впереди сияла белоснежная беседка в римском стиле, одна из трех, выстроенная на опушке леса.

На мосту Кейт отняла у него руку и, опершись на перила, посмотрела на воду.

— Тут так красиво, — пробормотала она. — Это место напоминает мне Дебюсси-Мэнор — то, каким он был до смерти леди Дебюсси.

Она говорила о доме с такой любовью, что у него сжалось сердце.

— Скучаешь по Дебюсси-Мэнору?

Она глубоко вздохнула:

— В некотором смысле. — Она снова прикусила нижнюю губу, и Гаррет подавил желание развязать галстук, который внезапно стал слишком тугим. — Я беспокоюсь о маме.

— Правда? — удивился он. Он скорее ожидал, что Кейт больше видеть ее не захочет — после того, как та с ней обошлась.

Кейт провела кончиками пальцев, затянутых в перчатки, по мрамору, собирая росинки.

— Она ведь не собиралась в самом деле бить меня той кочергой. Это была первая реакция отрицания и злости. Понимаешь, Уилли составлял весь смысл ее жизни, она любила его безмерно, так гордилась им.

— Она понятия не имела, как низко он пал.

— Да, вы правы. Даже если бы ей представили все доказательства, она ни за что не поверила бы.

Кейт посмотрела на него: в глазах ее отражалась боль ребенка, отвергнутого собственной матерью.

— Прости, Кейт. — Он мог бы повторять эти слова до конца жизни, и все равно этого было бы недостаточно.

— Вы бы видели маму, когда Уилли вернулся после стольких лет отсутствия. Она никогда не была счастливее, чем тогда.

— Она заблуждалась. Ей следовало бы больше любить тебя.

Гаррет хотел бы произнести эти слова помягче, но получилось твердо и категорично.

— Нет. — Кейт перевела взгляд на свои руки. — Я была ей не очень хорошей дочерью. Она так страстно хотела, чтобы я стала леди, а у меня… не получилось.

Он вопросительно посмотрел на нее:

— Почему не получилось?

— С самого раннего нашего детства мама нас учила всему. Она твердо вознамерилась воспитать нас истинными леди и джентльменами, чтобы мы смогли удачно выйти замуж и жениться и избежать той постыдной судьбы, которую выбрала она, сбежав с мелким торговцем. Она учила нас читать и писать, держаться с достоинством и правильно говорить.

Но я… — Кейт прикрыла глаза, и веки скрыли от него ее истинные эмоции. — В общем, у меня очень плохо получалось. Греческому, латыни и французскому я предпочитала романы, мне не нравилось учиться манерам, я терпеть не могла музыку, письмо вгоняло меня в тоску, в общем и целом мое образование не удалось. Я гораздо больше любила возиться с животными и болтать с местными ребятишками.

— Какая глупость, — пробормотал Гаррет. — Я читал твое письмо. И могу сказать, что ты пишешь очень хорошо. Пожалуй, даже лучше меня.

Кейт, казалось, не слышала его.

— Я всегда была сорванцом, мне гораздо больше нравилось носиться по округе, чем заниматься спокойными играми, приличествующими леди. Я вечно ее не слушалась. Не могла держать язык за зубами, была слишком высокой и неуклюжей. — Она перевела взгляд на журчащую серебристую воду. — А Уилли и Уоррен были совершенны: умны, воспитаны, с ранней юности вели себя как джентльмены. Они завоевали любовь лорда Дебюсси, который меня вообще не замечал.

— Может, потому, что он мечтал о сыне? И ему нравилось притворяться, будто твои братья — его родные сыновья?

Кейт пожала плечами:

— Может быть. Но мне всегда казалось, что он любит Уилли и Уоррена за ум и манеры. — Она повернулась к нему с улыбкой, но глаза ее потемнели от боли. — Видите? У моей матери не было причин любить меня, зато были все причины обожать моих братьев.

— Я знаю множество причин, по которым она могла бы тебя любить, Кейт, но ни одна из них не сравнима с тем фактом, что ты ее родная дочь, такая же часть ее, как и твои братья.

Кейт продолжала улыбаться, но улыбка ее было бледной и жалкой.

— В теории я это знаю. Но на практике… Я понимаю, почему она ведет себя так, как ведет.

— Ты слишком уж понимающая, — пробормотал Гаррет.

Он не хотел ранить Кейт и рассказывать, что в действительности думает о ее матери — что эта эгоистичная, коварная мегера на грани сумасшествия, которая уже давно решила, что, если что-то идет не так и нужно найти виноватого, из Кейт получится отличный козел отпущения. Эта женщина причинила Кейт боль, и он не знал, затянутся ли ее раны вообще.

— Отчасти я рада, что уехала из Дебюсси-Мэнора. — Она задрожала. — Видите? Еще одно доказательство моей неполноценности. Я хочу быть подальше от матери, хотя знаю, что сейчас она сходит с ума от горя.

Он покачал головой:

— Какая еще неполноценность? Это естественная реакция на человека, который сделал тебе больно.