Читать книгу "Без веры - Борис Седов"

Меня словно вытащили из-под завала. Я наконец смог вздохнуть полной грудью. По рукам опять начала нормально циркулировать кровь. И, наконец, удалось, вновь испытав приступ острой боли в поврежденных ногах, перевернуться на бок и обвести взглядом гараж. Мне не терпелось увидеть Бавауди Ханоева, запомнить на всю жизнь его чеченское рыло. И когда-нибудь пробьет счастливый для меня час, когда я пересекусь с проклятым хирургом на узкой тропинке. Дальше пойдет только один, второго же повезут в морг.

Хан оказался на удивление хилым и низкорослым хачем лет тридцати. «Килограммов сорок, не больше, – прикинул я его вес. – И такой вот сморчок умудрился замучить до смерти столько людей! А наш „самый гуманный суд в мире“ не счел его вину достаточной для того, чтобы отправить мерзавца на остров Каменный.[12]Определил ему на какие-то двадцать лет место в Ижменской зоне, где этот пес продолжает с успехом шлифовать свое мастерство. В том числе, и на мне.

Чечен перехватил мой тяжелый ненавидящий взгляд и нисколечко не смутился. Его носатая небритая рожа расплылась в довольной улыбке. Зажатый бесцветными губами окурок дрогнул и ловко переместился из одного уголка рта в другой.

– Как себя чувствуешь? – спросил Бава с заметным кавказским акцентом. – Понравилось, да? Говори.

Что тут можно было сказать? Что прикончу его при первой возможности? Так это он уже слышал и вряд ли воспринял бы всерьез. Какие я мог бы доставить ему проблемы, безногий, надежно упакованный в гараже в полной изоляции не только от блатной жизни, но и от человеческого общества вообще? Да никаких! И если Хан рассуждал приблизительно так, то был, в общем-то, прав. Вот только не учитывал – я был в этом уверен – чеченский пес одного: моих просто невероятных, от Бога, способностей выбираться из безвыходных, казалось бы, ситуаций, выжимая при этом из самых мизерных шансов максимальную пользу. А потом мстить! Похоже, что моя жизнь уже давно превратилась в сплошное предвкушение, планирование и осуществление мести кому-нибудь – только разобрался с одними, как тут же, пожалуйста, на очереди другие. На этот раз Ольга, кум, Чечев и Бава Ханоев.

Месть, как бутовый камень, легла в фундамент всего моего прозябания на этой бренной земле. И мне с него никогда не сойти. Нет любви! Нет дружбы! Нет маленьких слабостей, присущих простым смертным! Нет ничего!!! Осталась лишь ненависть! И жажда мести!

Я скрипнул зубами и, сверля взглядом хирурга-садиста, прошептал:

– Ты сдохнешь, Бавауди! Если не я, то до тебя доберутся другие. Сперва переселят в обиженку,[13]потому что быстрой смерти ты не заслуживаешь. А потом тебе порвут очко так, что не проживешь, падла, и суток.

В ответ на мои угрозы чечен расхохотался. Выплюнул хапчик за открытую створку ворот, вразвалочку подошел ко мне. Я уж было решил, что сейчас этот подонок попробует двинуть меня, беспомощного, ногой. Напрягся. Сконцентрировался, как мог, изготовившись попытаться как-то увернуться от удара. Но Ханоев ограничился тем, что лишь нагнулся и, обдав меня никотиновым перегаром, процедил:

– Ты, ишак! Ты не врубился, что тебя ждет, да? Говорю тебе: это только начало. Ты сейчас что-то сказал про очко? Так знай: твоя жопа будет рваная, а не моя. И уже скоро. Отрежу яйца, как у барана, зажарю на шампуре и заставлю сожрать. Все вычищу тебе между ног, бабой сделаю. Ты понял, да?

Я не мог сейчас двинуть эту паскуду ни ногой, ни рукой, ни головой. Все, на что я сейчас был способен, – это лишь плюнуть Хану в его мерзкую харю.

– Тварь!

Бава спокойно утерся рукавом телогрейки, произнес.

– Я сделаю так, чтобы ты на коленях молил меня скорее тебя убить. Но умирать ты будешь очень и очень долго. – И, развернувшись, стремительно вышел из гаража. Следом тут же поспешил Чечев. Мы снова, как и час назад, остались с глазу на глаз с кумом. Вот только сколь многое изменилось за этот час!

– Не ссорься лучше с этим нерусским, – участливо посоветовал мне Анатолий Андреевич. Он всерьез был настроен развить эту мысль и дальше, но я резко прервал его.

– Пошел на хуй, гад. Проваливай. Тебе еще надо рассчитаться со своими наемниками. Они ждут. – Я кивнул на выход из гаража. – А я хочу остаться один. Потом, ближе к вечеру, пусть придет Кристина, принесет обещанный обогреватель и чего-нибудь съесть. Отныне я буду общаться лишь с ней. Или умру с голодухи.

– Значит, умрешь, – произнес кум как-то совсем неуверенно. – Но прежде, чем успеешь подохнуть, я отдам тебя Баве и Чечеву. Сам понимаешь, чем это кончится.

Естественно, я понимал. И не испытывал никаких иллюзий насчет своего пребывания «в гостях» у Анатолия Андреевича. В том, что мое дальнейшее существование будет сродни хождению по лезвию бритвы, я нисколько не сомневался и точно знал, что когда-нибудь наскучу Кристине, она пожелает себе другую игрушку, и уставший от такого геморройного раба, как я, кум с облегчением спишет меня в расход. И хорошо, если он действительно не отдаст меня перед этим на растерзание толстому прапору и садисту чечену.

«Интересно, – размышлял я, наблюдая за тем, как кум, выйдя из гаража, задвигает за собой створку ворот, – и сколько же мне отпущено более или менее спокойной жизни в этом сарае? Месяц? Три месяца? Полгода? Год? Нет, год – это уж чересчур. Не стоит даже мечтать о подобном. Дожить бы до лета. А как станет тепло, надо будет, несмотря на почти нерабочие ноги, пытаться свалить. Вот только как это осуществить на практике? Черт его знает! Но до лета еще прорва времени. Что-нибудь да придумается. А пока в первую очередь следует изыскать возможность подать о себе весточку на зону. Поставить Костю Араба в известность обо всем, что произошло со мной в последнее время, о том, где и на каком положении я сейчас нахожусь. Пусть поломает голову над интересной проблемой: „Как вытащить Костоправа из той кучи дерьма, в которой он увяз по самые гланды?“ И пусть отправит в Питер маляву. И пусть организует Ханоеву прописку в обиженке, с перспективой сдохнуть в ближайшее время с разодранной задницей. Как я и обещал.

Вот только проблема: для того, чтобы составить маляву, мне нужна ручка и хоть какой-нибудь чистый листочек бумаги. Газета, которую мне оставил кум для гигиенических нужд, только для этих нужд и годится. Я, как-никак, не дедушка Ленин, ухитрявшийся кропать свои бредовые статейки промеж книжных строк молоком. Но отыскать писчие принадлежности – это еще не самое сложное. В первую очередь мне необходим кто-нибудь, кто справится с непростыми обязанностями моего доверенного лица и отыщет какого-то зека на расконвойке или мужика из вольнонаемных, который подпишется переправить маляву на зону. Впрочем, особо ломать голову над тем, кого следует вербовать в свои помощники, не приходится. Круг моего общения сейчас сужен настолько, что выбора у меня просто нет. Бумагу и ручку мне может доставить только Кристина. И на нее, единственную, надежда как на связную. Не самый удачный выход – доверять свою судьбу неуравновешенной наркоманке, которая в глубине души, возможно, до сих пор таит на меня обиду за то, как я обошелся с ней полгода назад. И девочка может в отместку за это отчебучить какой-нибудь фортель. Легко может! Но деваться мне некуда. И на Кристину пока вся надежда. А потому, хочешь, – не хочешь, а придется стойко переносить все ее наркоманские выкидоны. Сжавши зубы, терпеть, быть рядом с ней просто душечкой, ласковым и обаятельным, белым и пушистым. И постараться стать для дурехи самым дорогим человеком на свете, ради которого она будет готова на все. Что ж, время у меня для этого есть. Вот только поскорее бы кум допустил свою племяшку ко мне. И не пришло бы в голову хитрожопому мусору лично присутствовать при наших встречах или отряжать в конвоиры Кристины ее мамашу. Он ведь далеко не дурак, Анатолий Андреевич, и, естественно, держит в уме тот вариант, что я попытаюсь перетянуть его племянницу на свою сторону и использовать ее для подготовки побега или даже для покушения на его бесценную жизнь. И конечно, кум уже подготовил ответные меры на случай, если вдруг мы с Кристиной начнем проявлять какую-то подозрительную активность. Хотелось бы знать, что это за меры. Сюрприз № 4? Наверняка чего-то подобного следует ожидать в ближайшее время. Навряд ли Анатолий Андреевич угомонился и успокоился, посчитав, что я, обезноженный, уже не могу представлять никакой опасности. Могу! Еще как могу, пока жив и нахожусь в здравом сознании! Пока не сломлен морально, а подобное проделать со мной еще никому никогда не удавалось. И не удастся!»