Читать книгу "Оправдание Острова - Евгений Водолазкин"

Здания компаний именовали офисами. Когда офисы были построены, их заполнили континентальными людьми. Вид у них был утомленный, чувствовалось, что они лучше островных и умеют всё. Островитян приехавшие в шутку называли туземцами, хотя шутили они довольно редко и предпочитали выступать с серьезными сообщениями о том, как следует работать, отдыхать, лечиться, заниматься любовью и в целом устраивать жизнь.

Глядя на континентальных, жители Острова постепенно им уподоблялись. И многие стали как континентальные – неторопливо ходили с рукой в кармане брюк и произносили: это твои проблемы. Произносили: я вас услышал. Спрашивали: цена вопроса? Те же, кому это было не дано, печалились в сердце своем, поскольку не успевали за легкой поступью Президента, вводившего свой народ в светлое царство прогресса.

Континентальные же, видя свое неумелое отражение, несколько стыдились самих себя, но ничего поправить уже не могли. Таковы уж были их походка, облик и речь, и, хотя собственное отражение казалось им подобным отражению кривого зеркала, они понимали, что искажение это неслучайно и подчеркивает их особенные черты.

Островитяне, привыкшие к неторопливости в еде, с трудом осваивали фастфуд, однако же усилием воли преуспели и в этом. Скорость жизни в целом возросла, и выражение время – деньги крепко запечатлелось в островном сознании. Пусть время у жителей Острова всё еще не переходило в деньги, в ожидании этого перехода всё заметно ускорилось.

Дети на Острове играли в предпринимателей, банковских служащих и нотариусов, доставали из игрушечных кошельков игрушечные кредитные карты и дорожные чеки. В освоении новой жизни они были успешнее взрослых, которые, в свою очередь, чувствовали себя тоже детьми, потому что взрослыми на Острове были континентальные.

Даже фокусы Вальдемара стали носить теперь исключительно денежный характер и происходили по преимуществу без зрителей. Сам же Вальдемар усох, уменьшился в размерах и, на взгляд островных граждан, мало походил на президента. Дело здесь было не в величине: гражданам не хватало величия. В Вальдемаре отсутствовала стать, отличавшая прежних правителей Острова. Он ездил из одного континентального посольства в другое, участвовал в круглых столах и презентациях, после которых ел роллы и канапе с пластмассовых тарелок.

Первое время Вальдемар пытался приглашать с собой княжескую чету, дабы добрать через их присутствие недостающего достоинства, но Их Светлейшие Высочества раз за разом отклоняли его приглашения, предпочитая посольским приемам ужин на коммунальной кухне. Отклоняли они и приглашения континентальных послов. Может быть, потому, что приглашения эти носили подчеркнуто хозяйский характер, в то время как послы были здесь только гостями.

Между тем в управлении страной континентальные играли всё бо́льшую роль. Они давали Вальдемару советы, а поскольку советы сопровождались деньгами, Президент их благодарно принимал: для него не было тайной, что эти две стихии между собой неразрывно связаны. Когда советы касались передачи государственного имущества в частные континентальные руки, Вальдемар его передавал. Когда поступали просьбы разместить в островных газетах ту или иную статью, он ее размещал.

В целом Вальдемаром были довольны, отмечая, что отдельные его управленческие недостатки, как то исчезновение государственных средств, падение экономических показателей и тому подобное, извинительны в виду его неутолимой жажды прогресса.

Ксения

Мы опять в Париже, и едем сегодня на студию. Там, по словам Жана-Мари, воссоздан наш Город, в котором уже сняли несколько эпизодов. Сейчас снимается очередной. Жан-Мари говорил о нем как-то странно, как о чем-то почти интимном. Я ощущаю легкое беспокойство, а мои предчувствия обычно сбываются. Мы с Леклером очень разные люди: говорим на разных языках – не только в буквальном смысле. И вряд ли он перейдет на наш.

Парфений, как всегда, сдержан. Говорит:

– Посмотрим.

– Ну, да, – отвечаю, – если интимного у нас в жизни не было, то хотя бы посмотрим.

Смеется.

– Немножко поздно начинать, тебе не кажется?

На студии нас встречает помощник режиссера. На электрокаре везет в павильон. Там всё в полном разгаре. Декорации спальни. Невероятных размеров кровать. На краю сидят два молодых существа в одинаковых студийных халатах.

– Мы хотим снять это целомудренно, но вкусно, – говорит нам Жан-Мари.

– Что – это? – спрашиваю.

Палец Леклера волнообразно разрезает воздух.

– Ну, это… В конце концов, вы же не были монахами.

– Были, – сообщает Парфений. – Поэтому у нас нет детей.

Я молчу. Жан-Мари проводит по лицу рукой. Уголки его губ разъезжаются, и в первое мгновение кажется, что он плачет.

Нет, смеется. Просит прощения: это нервное. Просто он не знает, что сказать. Берет у помощника сигарету – никогда не видела, чтобы он курил. Он, правда, и не курит – взял сигарету губами, но не зажигает. Он сейчас попытается всё объяснить. Щелкнув зажигалкой, все-таки закуривает.

Эту сцену он хочет снять о Тристане и Изольде, о молодой прекрасной паре (показывает на прекрасную пару), которая в непростых средневековых условиях… Любая средневековая пара в глазах зрителя – Тристан и Изольда. Как бы это обозначить…

Парфений пожимает плечами:

– А обозначать, собственно, нечего.

– Я не понимаю, что́ вас смущает, – нотки раздражения. – Занятие любовью? Но у меня в сценарии на это только намек. Ничего такого.

Парфений спокоен.

– Так ведь ничего такого и не было. Мы жили по любви совершенной. Как брат и сестра.

Жан-Мари прожигает в покрывале дырку и просит принести другое. Мы с Парфением понимаем, что это давление на нас.

– Дело в том, что в сценарии… – Он бросает фразу незаконченной и сидит молча.

У него сценарий, а у нас – жизнь, есть что сравнивать. Тем более, что сценария в привычном смысле у него-то как раз и нет.

– Я мог бы сказать, – Леклер смотрит на геометрический орнамент пола, – что жизнь по любви совершенной невозможно снять, что она некинематографична…

Он поднимает руку, предупреждая наши возражения, – но мы не возражаем. Надо думать, некинематографична.

– Но я скажу по-другому. Хорошо, допустим, вы прожили ангельскую жизнь. А вам не хотелось бы посмотреть, как она могла выглядеть иначе?

Удивленный взгляд Парфения.

– Разденьтесь! – кричит Жан-Мари молодым людям, не поворачиваясь к ним. Он в истерике, он смотрит только на нас. – Эта прекрасная пара – вы! Попробуйте прожить другую жизнь – их силами. У вас был любой опыт, кроме этого, – так почему вы себе в нем отказываете?! Из упрямства?

Парфений улыбается.

– Да. Конечно. Всякий выбор требует упрямства.