Читать книгу "Рассказ инквизитора, или Трое удивительных детей и их святая собака - Адам Гидвиц"

– Одна маленькая птичка, – продолжала Бланш, – шепнула мне, что твое селение сгорело. Какое несчастье! Как же это случилось?

С трудом разомкнув губы, белые и хрупкие, точно яйцо ласточки, Якоб сказал:

– Я думаю, кто-то неосторожно обращался с очагом.

– Как это похоже на крестьян, – промурлыкала Бланш, приподнимая свои выщипанные брови, – взять и сжечь свое собственное жилище по чистой глупости!

– Матушка… – вздохнул Луи.

Но в тот же самый миг Якоб сказал:

– По крайней мере, это не так глупо, как жечь книги.

Микеланджело уронил оловянный кубок на серебряное блюдо, стоящее перед ним. Звон удара разнесся эхом по всему огромному залу. Тем не менее никто из сидевших за столом и не посмотрел на него. Все они смотрели на Якоба. Что в каком-то смысле было и неплохо, поскольку Микеланджело так и остался сидеть с открытым ртом, словно ожидал, что туда польется вино из кубка, тогда как на самом деле оно стекало ему на колени.

– Что это было? – спросила Бланш очень спокойно.

– Я сказал, по крайней мере, у нас, в отличие от вас, хватает ума не жечь книг.

Руки у Якоба дрожали, но голос не срывался. Король в своем деревянном кресле сел чуть прямее.

– И что же это за книжки такие? – спросила Бланш, невинная как цветок.

– Еврейские книги. Труд многих столетий. Мудрость веков, – сказал Якоб.

Бланш наклонилась вперед:

– Что ж ты за странный крестьянин такой! Не так уж много крестьян защищают евреев, не так ли?

– Послушай, – вмешался король. Ему явно было не по себе, как и всем остальным, – эти книги, которые мы сжигаем. В них нет мудрости.

– Именно! – сказала Бланш. – И мне интересно, кто сказал тебе иное.

Ее взгляд обратился к Микеланджело. Он отразил ее взгляд и заставил опустить глаза, а вино все лилось и лилось ему на колени.

– Это не Библия, – продолжал Луи, – это книги Талмуда. Новые законы. Не Божьи. Они неверно трактуют добрую Книгу, и по их наущению раввины уводят свой народ от Слова Божьего.

– Это для их же собственного блага, – согласилась Бланш.

Вильям больше не мог сдерживаться. Он прилагал такие усилия, чтобы не вмешаться в разговор, что отчаянно елозил по креслу своим огромным задом, но это, похоже, оказалось лишь временным и недостаточно сильным способом заставить себя хранить молчание.

– Но подумайте хотя бы о вложенном труде! – Он почти кричал. – Целая жизнь уходит, чтобы сработать одну-единственную книгу – переписать, иллюминировать, снабдить глоссарием, сделать описание и, наконец, сшить ее! Целая жизнь! Вы же предадите огню дюжины чьих-то жизней!

– Дюжины? – сказала Бланш. – Кто говорит о дюжинах?

– Я… – Вильям запнулся, – я так полагал, что по крайней мере…

– Тысячи! – гордо сказала Бланш. – Мы собрали тысячи еврейских книг со всего королевства. Ну, на самом деле это аббаты собрали их для нас. Они просили местных евреев одолжить их на время, чтобы сделать копии. Думаю, безбожно льстили при этом – евреи ведь такие гордые. А порой, ежели честно, и угрожали. Но это все – для спасения их же душ!

– Иногда приходится причинять боль сердцу, чтобы спасти душу, – согласился король.

– Да, да. Их все свезли в Сен-Дени, а завтра доставят в Париж для сожжения.

– Завтра? – воскликнул Микеланджело.

– Ну да. Как раз на старом мосту, где сидят менялы. Это даст евреям хороший урок, да, мой сладкий? – сказала Бланш сыну.

Король кивнул, прямые пряди волос качнулись у бледных щек.

– Если это спасет душу хотя бы одного из моих евреев, это стоит того.

Якоб украдкой бросил взгляд на Жанну. Она собирается представлять припадок? Ее голова безутешно поникла над тарелкой с нетронутой едой.

– Завтра, – пробормотал Микеланджело, – завтра.

– Надо ли мне… – Монахиня вглядывается в напряженные лица слушателей.

– Да! – кричим мы все как один.

И она продолжает.

Глава 21

Девятая часть рассказа монахини

Этой ночью Микеланджело лежал на огромной кровати в их общей комнате, а дети – на своих топчанах, расставленных вокруг кровати. Вильяму пришлось составить бок о бок два. Гвенфорт лежала под боком у Якоба, свернувшись у него под рукой.

– Мне очень жаль, – сказал Якоб в темноту. Топчан под ним скрипнул. – Мне очень жаль, что я завел этот разговор о сожжении. Я просто не мог удержаться.

Никто не в силах был его упрекнуть. Никто не в силах был его простить.

– Я ненавижу ее, – сказал он. – Ненавижу!

– И ты, и Гвенфорт, – ответил Вильям.

– Мы все ненавидим ее, – сказала Жанна. Руки она сложила на животе и глядела в потолок. Одна-единственная свеча в гигантском светильнике над кроватью бросала слабые блики багрового света на каменные стены.

– Почему ты не устроила им припадок, Жанна? – спросил Якоб. – Потому, что я упомянул пожар?

– Как бы она смогла, после всего этого? – сказал Вильям. – Никто бы не поверил ей.

Гвенфорт во сне заскулила и пнула Якоба лапой.

– Попытайтесь поспать, дети, – сказал Микеланджело, – завтра, быть может, ваше мученичество призовет вас.

Потрясенное молчание повисло в комнате. Наконец Вильям сказал:

– О! Теперь-то я точно усну!

Жанна и Якоб засмеялись.

Разве что смех этот больше походил на рыдания.

Жанна понятия не имела, который был час, когда толстая рука Микеланджело ухватила ее за плечо и потрясла, чтобы разбудить.

Свеча в светильнике все еще тускло мерцала, но отсутствие окон и толстые каменные стены мешали определить, настало ли утро или все еще царила ночь.

Она лежала тихо и слушала, как Микеланджело топает, пытаясь разбудить остальных детей. Из коридора не доносилось ни звука. Если это и было утро, подумала Жанна, то очень раннее.

Якоб сел на своем помосте, потирая лицо руками.

Вильям продолжал храпеть. Микеланджело схватил его за плечо и потряс. Потом еще раз.

– Его разбудить умеет только Гвенфорт, – сказала Жанна, и Якоб бледно улыбнулся.

Сопротивляющуюся, сонную Гвенфорт притащили с топчана Якоба к лицу Вильяма. Она послушно начала вылизывать его. Вильям моргнул, попытался оттолкнуть ее и скатился с помоста на пол.

– Неужто ваша злонамеренность столь беспредельна? – пробормотал он сквозь сон.

Жанна улыбнулась. Но в животе у нее затаилась горькая пустота, и она не знала, то ли это оттого, что вчера она так и не поела, а уже было раннее утро, то ли от страха перед тем, что им сулил этот день.