Читать книгу "Рукопись, которой не было. Евгения Каннегисер – леди Пайерлс - Михаил Шифман"

Лев Коварский был полной его противоположностью. Он родился в Петербурге, в семье провизора и певицы. В 1918 году, когда ему исполнилось одиннадцать, родители увезли его в Вильно, а затем в Варшаву. В шестнадцать лет Лев уехал учиться химии в университет Гента, откуда вскоре перебрался во Францию. Внешне он походил на большого медведя, говорил с сильным русским акцентом, думал медленно, но основательно. Он не успокаивался, пока каждая, даже самая мелкая деталь в его работе не была проверена, понята и обоснована. Фон Халбан никогда не брал его с собой во “внешний мир” – на конференции, научные обсуждения или коммерческие переговоры, – так что все, кто не знал Льва лично, считали его в лучшем случае ассистентом. На их совместные работы ссылались как “Фон Халбан и другие”, хотя на самом деле его вклад был сравним с вкладом фон Халбана, а зачастую превосходил его. Лев, выросший в небогатой семье в чрезвычайных обстоятельствах, был скуповат; ему трудно было расставаться даже с небольшими суммами денег».

* * *

Теперь представьте себе фон Халбана на переговорах в Чикаго. Он хотел привезти с собой всю группу, сравнимую по количеству с группой Ферми. Американцев раздражало его начальственное поведение. А уж о полученных им «урановых» патентах и говорить нечего, от них они были просто в ярости. Секретная служба заявила, что не в состоянии проверить всех членов группы фон Халбана. Кроме того, это было время охлаждения англо-американских отношений в области военных исследований. Короче говоря, максимум, что предложил Гансу Артур Комптон, – работа в университете Чикаго в составе группы Ферми. Кроме него Комптон был готов взять еще одного из сотрудников, по выбору фон Халбана. Ганс категорически отказался.

Вернувшись в Кембридж, Ганс предложил другой план: вместо Чикаго перевести свою группу в Канаду. Лорд Эйкерс поддержал его предложение. Действительно, группа разрослась – десять научных сотрудников! – и ей было тесно в Кембридже. Кроме того, фон Халбан пообещал Эйкерсу после войны передать все патенты британскому правительству.

У Англии всегда были особые отношения с Канадой. Де-факто к началу войны Канада была независимым государством. Однако в документах все еще писали: «Британский доминион Канада». Наш британский король Георг VI был главой этого доминиона. Кстати, о доминионах. Ирландская республика тоже была британским доминионом с Георгом VI в качестве главы государства. Как король Британии Георг VI находился в состоянии войны с Германией. Одновременно, будучи главой Ирландского доминиона – нейтрального государства, Георг VI сохранял нейтралитет. Ну что за бессмысленная традиция!

Лорд Эйкерс переговорил с нужными людьми в верхах, и вскоре британское правительство договорилось с канадским о совместной исследовательской лаборатории «Сплавов для труб» в составе Университета Монреаля. Черчилль одобрил соответствующее соглашение 12 октября 1942 года. Фон Халбан стал директором Монреальской лаборатории, а Бертран Голдшмидт – одним из его заместителей. Голдшмидт был французским радиохимиком, членом Французской свободной армии в США. Работая в Чикаго летом 1942 года, он выделил четверть миллиграмма плутония. Впервые в мире! Но кто об этом знал тогда?

К концу года все было готово к переезду в Канаду. Тут-то и состоялся окончательный разрыв. Ганс предложил Льву никчемную должность в Монреальской лаборатории с унизительно низкой зарплатой. Коварский взорвался. Руди очень переживал из-за этой ссоры. Оба были его друзьями и ключевыми участниками проекта. Руди звонил им по телефону, пытаясь помирить, и даже несколько раз ездил в Кембридж, чтобы поговорить с каждым с глазу на глаз. 7 декабря Руди написал лорду Чедвику:

Дорогой Чедвик!

Мы с Саймоном отправили письмо фон Халбану с предложением назначить Коварского заместителем главы лаборатории или как минимум руководителем отдела. Неплохо было бы пригласить его в Технический комитет и уж абсолютно необходимо позаботиться о его семье. Думаю, что это не только наше мнение, но и Ваше тоже. Надеюсь, фон Халбан согласится с таким решением вопроса.

Увы, ничего из этого не вышло. Лев Коварский остался в Кембридже.

* * *

В августе у нас в Бирмингеме неожиданно объявился Георг Плачек. Я уже писала о нем в связи с Отто Фришем и его ролью в эксперименте Фриша в январе 1939 года в Копенгагене. Вскоре после этого Плачек отправился в Америку, в Корнеллский университет, где Ганс Бете помог ему устроиться лектором-почасовиком. В Америке его имя переиначили: был Георгом, стал Джорджем. Джордж Плачек, смешно…

Его контракт был временным, и летом 1942-го Плачек остался без работы. Руководство «Сплавов» предложило ему возглавить теоретический отдел в Монреальской лаборатории. В Англию он прилетел для предварительных переговоров.

Плачека знали как генератора идей. Когда основная мысль становилась ему понятной, он терял интерес к деталям. И уж совсем мукой для него было сесть за стол и написать статью.

* * *

В 1938 году Нильс Бор, Плачек и Руди закончили совместную работу по ядерной физике и с тех пор никак не могли согласовать текст статьи. Несколько попыток позорно провалились. Рукописные черновики разошлись «по людям», работа была оценена, но так и не появилась в печати. Плачек решил сделать над собой усилие и еще раз поработать над текстом вместе с Руди.

Надо ли говорить, что из этого опять ничего не вышло. Потом началась война, и все занимались бомбой. Вопрос о публикации снова встал лишь после войны. В 1946 году Бор предложил вообще отказаться от публикации, поскольку результаты этой работы и так стали общеизвестными. Руди иногда шутил, что даже его неопубликованные работы цитируются чаще, чем опубликованные у иных авторов.

Пока Плачек гостил у нас, каждый вечер заканчивался развлекательными историями. Характер у него был авантюрный, приключения (а зачастую и злоключения) находили его сами, Георг был прирожденным рассказчиком, так что постепенно истории Плачека превратились чуть ли не в фольклор. Я помню, что в тот раз он рассказал нам о своих поездках в Харьков к Ландау.

* * *

Поездок было две. В первый раз он провел более полугода в теоретическом отделе Ландау в 1933 году. Они опубликовали совместную работу и задумали следующую.

«Мне так понравилось работать с Ландау! – вспоминал Георг. – Правда, он тоже не любит писать статьи. Ужас. В 36-м я, наконец, собрался в Харьков во второй раз, чтобы доделать незаконченную работу. Я уже знал, что в Харькове невозможно ничего купить, поэтому заранее составил большой список того, что надо привезти моим друзьям в подарок: шоколад, деликатесы, часы, перчатки и, помимо всего прочего, презервативы. Купил целую коробку, двести штук, и, надо же, забыл ее в такси по дороге на вокзал. Наверное, в тот день все таксисты Копенгагена устроили оргию… На дворе декабрь, в Харькове стоял жуткий холод. Ландау встретил меня приветливо, но видно было, что он чем-то озабочен, отложил обсуждение нашего проекта на несколько дней. На него не похоже. Все остальные тоже были мне рады, тут же попросили меня быть оппонентом на защите Ласло Тиссы, вы его знаете, и Александра Ахиезера – аспирантов Ландау. Через несколько дней – о чудо! – предлагают постоянную работу в университете, профессором на физическом факультете. Новость, конечно, разнеслась… В воскресенье устроили вечеринку, все свои, все расспрашивают. Я сказал, что поставил пять условий: зарплата, как в Копенгагене, два-три месяца в году езжу по европейским конференциям, чтобы не потерять связь, двух молодых ассистентов, и чтобы им тоже прилично платили, и, наконец, самое главное, хозяин – тут я показал пальцем наверх – должен уйти… Шутка, конечно. Все свои, но кто-то донес. В местной газете появилась разгромная статья. Ландау исчез. Я искал его пару дней, а потом собрался и уехал. А что мне оставалось делать?