Читать книгу "Опечатки - Терри Пратчетт"

Такие доплаты запрещены, однако они позволяли пациенту частным порядком заплатить за лекарство, которое не финансируется NHS, не теряя при этом базовой страховки. Мне бы хотелось, чтобы NHS еще раз обдумала эту ситуацию. Запрет доплат ударил по людям вроде моих бережливых родителей, которые экономили и откладывали, как тогда было модно.

Я не вижу ничего ужасного в оплате дополнительных медицинских услуг. Это ничем не отличается от покупки машин или домов. Люди сами решают, что делать со своими деньгами. Несправедливо наказывать тех, кто может сам заплатить за дополнительное лекарство, но при этом не может оплачивать лечение целиком.

NHS не должна была стать такой. Предполагалось, что она будет выдавать нам стеклянные глаза, деревянные ноги, вставные зубы, делать прививки, ну и лечить травмы. Сейчас появились лекарства, о которых во времена моего детства слыхом не слыхивали. Я уверен, что на протяжении жизни следующего поколения появится средство от болезни Альцгеймера, которое загонит благородный «Донепезил» в тень.

Это будет недешево. И как же справится NHS? Та NHS, которая наказывает людей, готовых платить за лекарства? Это ведь даже не как в Советском Союзе. Это никак не влияет на богатых, которые могут пренебречь страховкой. Но портит жизнь экономным людям.

У нас сейчас работает двухуровневая система здравоохранения. Можно пойти к своему врачу, а потом обратиться к частному доктору. Стоматолог NHS, если вы вообще такого найдете, возьмет с вас дополнительную плату за многие услуги.

Когда NHS только появилась, люди могли вроде как скинуться на собственное лечение, и всем было хорошо. Что изменилось?

Теперь, насколько мне известно, возникло множество проблем. NHS может отказаться вас лечить, если вы сами платите за часть лечения. Но мы же люди, а не обезьяны. Мы должны разумно делать выбор.

Всё больше и больше людей предпочитают частную медицину, если у них есть выбор. NHS справляется с простыми болезнями и с экстренными случаями, но она бесполезна на длинной дистанции.

Это фраза из Австралии, самой эгалитарной страны мира, где система общественного/частного здравоохранения прекрасно работает.

Мне кажется, мы должны решить, чего хотим от NHS, за что мы готовы платить и что готовы покупать себе сами.

Беби-бумеры, к числу которых я принадлежу, стареют. С нынешней NHS старость им не понравится.

Приближается цунами из пациентов, и NHS к нему не готова. Их будет до черта. Это уже началось.

Я потихоньку ускользаю… и могу только следить за этим

Daily Mail, 7 октября 2008 года

В тот день, когда мне диагностировали заднюю кортикальную атрофию, Роб спросил, кого проинформировать об этом. Я сказал, что хочу рассказать всем. Я был зол. И это сработало. По-настоящему. Мне написало так много людей, что мы задохнулись в потоке писем.

Хотелось бы мне сказать, что я сумел что-то изменить. Думаю, это уже наполовину так. Когда мне поставили диагноз, больной любым видом болезни Альцгеймера ничего не мог сделать, никого не мог попросить о помощи, не мог выбрать для себя золотую середину. По-моему, теперь всё стало немного лучше.

В этой стране семьсот тысяч страдающих деменцией людей, которых никто не слышит. Мне повезло. Меня услышат. Как ни прискорбно, удивительно много людей готовы вас выслушать, если вы выступаете на публике и жертвуете миллион долларов на исследование, как поступил я.

Почему я это сделал? Я счел свой диагноз оскорбительным и решил задействовать в борьбе с этой мерзкой болезнью все возможные силы.

У меня задняя кортикальная атрофия, ЗКА. Врачи откровенно говорят, что это самая удобная форма болезни Альцгеймера. Спорная точка зрения. ЗКА постепенно крадет вашу память, зрение и еще многие вещи, о которых вы вообще не думали, пока их не лишились, но при этом оставляет вас почти таким же разумным и собранным, как всегда.

Недавно я общался с товарищем по диагнозу (или, как мне нравится говорить, с «лицом, которое заметно обеспокоено наличием деменции»), который говорил голосом университетского лектора и принимал полноценное участие в беседе.

Но при этом он не видел чашку чая на столе. Его глаза знали, что чашка там стоит, но мозг не принимал этой информации. Болезнь уносит вас по кусочкам и позволяет вам на это смотреть.

Оглядываясь назад, я полагаю справедливым наблюдение о том, что деменция (а болезнь Альцгеймера – самая распространенная ее форма) обычно развивается довольно долго до постановки диагноза.

Я впервые столкнулся с трудностями в конце лета две тысячи седьмого года. Я начал промахиваться мимо клавиш и делать ошибки в словах. Я научился распознавать так называемые дни станции Клэпхем, когда я решительно не мог справиться с повседневной работой.

Сначала мне диагностировали не болезнь Альцгеймера, а ишемическую болезнь, нормальную утрату клеток мозга из-за старения. Это удовлетворило меня до следующего дня станции Клэпхем. Я вернулся к врачу и сказал, что происходит что-то серьезное.

К счастью, ей хватило квалификации, чтобы не мучить меня душераздирающим тестом оценки психического статуса (три десятка вопросов, которые используются для проверки функционирования мозга). Она отправила меня в больницу Адденбрука в Кембридже, где после МРТ и целого дня сложных тестов мне диагностировали ЗКА, редкий вариант деменции, который ускользнул от орлиного взора изначального диагноста.

По сравнению со мной в тот день мильтоновский Сатана из «Потерянного рая», который стоял в аду и гневался на небеса, был всего лишь немного раздражен. Мне было ужасно одиноко, мир убегал от меня во все стороны, а пламенем моей ярости можно было плавить сталь. Пережить этот миг мне помогла моя семья и мои фанаты, оказавшиеся медиками и давшие мне советы. Мне очень жаль тех людей, которым не так повезло, и очень обидно за них.

Удивительно, как много времени иногда уходит на постановку диагноза (я это знаю, потому что люди мне пишут). Я не могу помочь, но мне порой кажется, что просто врачи не хотят ставить на пациента клеймо деменции, потому что лекарства всё равно нет.

Мне очень повезло с врачом. Думаю, она сама удивилась, обнаружив, что из двух специалистов в нашем районе один ничего не знает о ЗКА и поэтому не может мне помочь, а второй не будет со мной работать, потому что специализируется на пациентах старше шестидесяти пяти. В пятьдесят девять я был очевидно слишком юн для Альцгеймера.

Я помню, как думал в тот день гнева, что окажись у меня рак любого вида, передо мной хотя бы была протоптанная тропа.

Были бы специалисты, проверки, короче говоря, была бы какая-то система.

Я был не готов к ответу, который сводился примерно к «вали и возвращайся через шесть лет».

Жена сказала: «Слава богу, не опухоль мозга». Я думал только о том, что знаю трех людей, которых вылечили от опухоли мозга, и ни одного, кого вылечили бы от болезни Альцгеймера.