Читать книгу "Хоккенхаймская ведьма - Борис Конофальский"

— Прямо так, «госпожа»? — перебил его Волков. — Вильму вон Шалавой кличут, а эту «госпожой» зовут? Ну-ка рассказывай, почему Рутт «госпожой» называют.

— Так Рутт Вильме не ровня, — продолжал Лодочник, — Вильма шалупонь кабацкая, воровка и шлюха, а Рутт… она с купцами знается, да с судьями, да с банкирами. Большие дела делает. Я помню те времена, когда и она по кабакам волосатым пирогом приторговывала, а звали её тогда Рябая Рутт, так то когда было. Теперь тому, кто это вспомнит, она глаза вырвет. Теперь она госпожа.

— А ещё кто из приюта в город промышляет? — спросил Сыч.

— Ну, Вильма, а из старых Весёлая Рози, Монашка Клара. Ну и молодые девки ещё есть.

— И все из приюта? — не верил Волков.

— Все оттуда.

— Я смотрю, у вас одни баба бандитствуют, — с удивлением спрашивал Сыч. — А мужики тут у вас совсем не верховодят?

— Давно уже нет таких, все мужики или под бабами работают, или ушли на покой, — неожиданно произнёс молчавший до этого сержант.

— Либо в реке, — мрачно добавил Иштван.

Волков поглядел на него и спросил с усмешкой:

— А ты сам-то, как теперь жить тут думаешь, ты же про Рутт нам всё рассказал?

— На дыбе да под калёным железом я бы и так всё рассказал, — отвечал Иштван. — Я уже решил, ежели выйду отсюда живым, сразу подамся на север. Рутт узнает про то, что я языком трепал, так убьёт немилосердно.

— Убьет, значит? — уточнил Волков с улыбкой.

— А вы, господин, зря улыбаетесь, она и вас убьёт, если сможет, у неё не заржавеет, — теперь усмехался Иштван. — Ей будет не впервой.

— И как? Наймёт кого? — интересовался Волоков, не очень пугаясь.

— Не знаю, господин, но если вы ей мешать надумаете, то не сомневайтесь, способ найдёт. Сгинете, как не бывало.

Они ещё долго расспрашивали Иштвана Лодочника о его делишках, о том, как он баржи на реке грабит по ночам. Тот говорил неохотно, но говорил. Впрочем, ничего нужного или интересного Лодочник больше не сообщил, да они с Сычом и не знали, что ещё у него спрашивать. Волков велел его увести. Но сам покидать подвал для допросов не спешил, сидел, уставившись на огонь лампы.

— Экселенц, даже уж не знаю, что делать дальше. Если не найдём Вильмы или Ганса, то и мыслей у меня боле нет, как вашу вещичку искать, — сказал Сыч, поигрывая гирей своего кистеня.

— Не знаешь? — рассеяно спросил Волков. — Сержант, приведи мне сюда этого… трактирщика.

Сыч ничего не сказал, смотрел на кавалера и интересом, а сержант пошёл за трактирщиком и вскоре привёл его. Ёзеф Руммер пришёл, стал, кланялся кавалеру, держался подобострастно и улыбался.

— Так, скажи мне, трактирщик, Вильма грамотна была? — спросил кавалер.

— Господин, так вроде я ж говорил вам, что за чтением её не видал. Не думаю я, что она грамотна, куда ей, — трактирщик продолжал улыбаться.

— Ну, а Рутт грамотна?

— Какая Рутт? — медленно произнёс трактирщик, и улыбка сползла с его лица.

— Рутт, та Рутт, которую все называют Рябой, — сказал Волков.

— Вы уж простите меня, господин, — вкрадчиво начал Ёзеф Руммер, — но Рябой её никто уже давно не зовёт.

— Дела мне нет, как там её зовут теперь, отвечай, грамотна она?

— Грамотна, господин… Кажется. Да ещё у неё и люди есть, которые грамотны, — мямлил трактирщик. Видно, про Рутт он совсем говорить не хотел.

— Чего ты, — говорил Сыч, — никак боишься бабу эту?

— Господа добрые, я и Вильму-то побаивался, а уж про госпожу Рутт я и вовсе говорить не хочу.

— Боишься, подлец, — смеялся Фриц Ламме.

— Я бы на вашем месте тоже опасался, — чуть ли не плакал трактирщик.

— Никогда ты не будешь на нашем месте, — заверил его Волков. — Говори, чего боятся, если решишь с Рябой Рутт связаться.

— Всего, господин, — трактирщик явно не хотел говорить. — Не невольте меня, добрые господа.

— Говори, дурак, на дыбе всё одно — скажешь, — заверил его Сыч.

Но трактирщик в ответ только жалостливые гримасы корчил и молчал. Волков поглядел на сержанта. Тот стоял и разглядывал что-то в тёмном углу, и взгляд его был такой отрешённый, словно всё, что тут происходит, его вовсе не касается.

«Ишь ты, и этот боится Рутт, — подумал кавалер. — Что ж это за баба такая». Но Волков хотел знать, с чем он может столкнуться и поэтому спросил у сержанта:

— Сержант, ну а ты что о Рябой Рутт думаешь?

Сержант скривился и поглядел на свои пальцы, словно кто-то иглой ткнул в его руку. Так и разглядывал её. Но кавалер ждал ответа:

— Оглох, сержант?

Сержант, наконец, собрался и сказал серьёзно:

— Я ничего недоброго о госпоже Рутт сказать не могу, госпожа Рутт достойная женщина, — а потом он и пояснил. — Да и не ведомо мне о ней ничего. А что раньше было… Так я того и не помню.

Волков устал, сидел, смотрел на сержанта и понимал, что тот врёт, думал разбить ему морду, но силы словно кончились. Две ночи спал мало, ел кое-как, откуда силы. Поэтому вздохнул только и, опираясь на руку Сыча, встал и сказал, кивнув на трактирщика:

— Этого в камору, завтра продолжим.

А сержант вдруг поспешил за ним, и на лестнице догнав его, пока никого вокруг не было заговорил тихо:

— Господин кавалер, вы уж не серчайте на меня, я по взгляду вашему видал, что осерчали, но вы съедите с города, а мне тут жить дальше, а с Рутт не забалуешь, сживёт со свету в мгновенье ока.

— И как сживёт?

— Да разве мало способов? — шептал сержант. — Много, господин, много. Уж и не знаю, какой захочет употребить.

— Ну, к примеру, захочет меня сжить со свету. Людей лихих наймёт?

— Нет, вас не отважится резать. Вас отравят, они ж все отравительницы. У каждой склянка с зельем завсегда под юбкой. Все отравительницы, все… А Рутт главная среди них, она первая стала купцов спаивать зельем до беспамятства, когда я ещё только на службу подался.

Тут на лестнице появился Сыч, и сержант сразу же смолк.

Волков вышел на улицу, а там солнце, тепло было, весна пришла уже по-настоящему. День к концу катился, а улица забита возами и телегами так, что разъехаться на перекрёстке не могли. Вдоль улицы бабы в чистых передниках выходили из свежевыбеленных, аккуратных домиков, выставили на табуретках хлеба, колбасы, кренделя с солью и домашнее пиво. Недалеко от здания тюрьмы башмачник вынес целую доску с расставленными на ней добротными башмаками. Дети бегали, ругались и скандалили, все были в хорошей одежде, но уже перепачканной в дорожной грязи. А бабы, расставив снедь на продажу, брали мётлы и мели от своих домов сор на большую дорогу, под колёса бесконечных телег. Хороший город Хоккенхайм, богатый и трудолюбивый. Только вот захотелось Волкову из этого города уехать побыстрее. Больно уж странные дела тут творились. Не хотелось ему сгинуть тут, как купчишке какому.