Читать книгу "Руны Вещего Олега - Юлия Гнатюк"

– Ох, дочка, вижу, шибко он тебе в душу запал. Да боюсь, не сладится у вас. Чужой он веры и языка…

– Сама много о том думала, – подняла на отца мокрые от слёз очи Дивоока. – Только сердцу язык не помеха…

– Дело не только в языке, дочка. Он христианин, а ты русинка, чтоб вместе жить, кто-то из вас должен принять другую веру и… – отец помедлил, – другую жизнь. – Он ещё раз погладил дочь по голове и произнёс свою обычную присказку, но на сей раз особенно мягко и нежно-успокаивающе: – Ладно, доченька, всё ладно будет, коли скажешь себе то крепко-накрепко, так и будет! А печаль со слезой выходит, это точно.

Дорасеос, приблизившись к воротам Греческого торгового двора, поблагодарил провидение, что на нём простая одежда местного огнищанина. Никто из столпившихся у ворот возбуждённых и кричащих людей даже не обратил на него никакого внимания. Трапезит, обойдя стороной, вышел к хозяйственным воротам, а потом к тайной калитке греческого двора со стороны неглубокого заросшего сорняками оврага, где всегда должен был дежурить воин. Условный стук и встревоженный вопрос на греческом из-за забора. В этом время за углом послышались возбуждённые голоса, и Дорасеос едва успел проскользнуть в узкую неприметную калитку. Впустивший его воин, узрев здорового светловолосого мужа в словенском одеянии, растерялся.

– Ты кто такой? – воскликнул он, хватаясь за рукоять ромфея. И тут же осел от короткого, но мощного удара под дых.

– Свой я, прости, нет времени на объяснения, – тихо молвил трапезит.

Оглянувшись, он незаметно проскользнул к дому, в котором они ранее обитали с Устойчивым.

Войдя в помещение и оглядевшись, трапезит увидел, что вещей Евстафия нет на месте. Брезжившее ранее подозрение о том, что напарник его просто бросил, теперь переросло в окончательную уверенность. «Устойчивый, похоже, дал дёру! Да ещё и из моих запасов самое ценное прихватил!» – Дорасеос от досады громко хлопнул крышкой опустошённого сундука. Опустившись на лаву, он почувствовал, как саднят его раны, как он устал от своего первого после ранения столь длинного путешествия и как мутно на душе от предательства, а ещё от расставания с НЕЙ, сердце от этого саднит не меньше, чем тело от ран.

– Да, защитник из меня сейчас никакой, – пробормотал грек, ища свою одежду, чтобы переодеться, ведь сейчас здесь находиться в одеянии киевского огнищанина не менее опасно, чем на улице в ромейском платье. – Черноризцем тоже не стоит наряжаться, уж очень «возлюбили» их местные жители. Облачусь-ка в купеческое одеяние, хорошо, что мой размер Устойчивому не подходит, одежда почти вся на месте. Прежде всего, нужно выяснить, кто здесь остался, кто бежал, кто убит и что с митрополитом и епископами.

* * *

– Княже, митрополит Сирин речёт, что у него к тебе важный разговор имеется, – доложил начальник личной охраны Руяр, входя в гридницу.

– Разве не все черноризцы из Киева разбежались? – вскинул бровь Ольг, обращаясь к своим изведывателям, с которыми как раз вёл беседу, – пожилому и опытному вепсу Айеру и старшему изведывателю Мишате, заменившему на сём важном посту франка Вольфганга, уехавшего в Вагрию.

– После того, как одного попина киевский люд скинул с церкви княжеской, остальные вмиг куда-то подевались, – согласно кивнул Айер. – Только большинство в Византийском гостевом дворе скрылись, всю что ни есть охрану свою выставили.

– Как велишь, княже, – спросил Мишата, – брать сих греков приступом, али погодить? Они, понятное дело, миром решить хотят. Вот их главный черноризец к тебе слово молвить и просится.

– Что ж, коль слово молвить хочет, послушаем, с чем пожаловал. Зови сего митрополита, – махнул могучей дланью новый киевский владыка. Оба изведывателя тут же встали и расселись по углам гридницы, там, где свет не падал на их лики, и вошедшему они были почти не видны, но зато сами хорошо зрели стол, сидящего за ним князя и, конечно, того, кто уже входил в отворённые охороной двери.

Византийский церковник, высокий, плотный, в тёмном облачении, вошёл в гридницу в сопровождении Руяра и учтиво поклонился князю. Ни тени страха не отразилось на его суровом лике, только небольшая растерянность сквозила в тёмных глубоких очах.

Князь-волхв явственно ощутил, как вместе с византийским священником под своды терема вошла тень чужой силы. Ноздри уловили сладковатый аромат кипариса, смешанного с прогорклым елеем. И отчего-то он ясно узрел перед собой человека в светлой длиннополой одежде, с каким-то золочёным амулетом в виде ящичка на груди, курчавого, с пронзительными серыми очами, сидящего над раскрытым фолиантом, а потом мерно ходящего туда и сюда меж полок с книгами и свитками разных видов. Видение исчезло, и перед князем опять был священнослужитель в тёмном.

– Кликни толмача, – молвил Ольг начальнику охороны.

– Не беспокойся, князь, – подал голос вошедший, – я сам из сербов, и славянская речь мне родная.

– Добре, коль так, – уже с интересом глядя на митрополита, молвил Ольг. – Тогда реки, с чем пришёл, аль обидел тебя кто?

– Не обо мне речь, княже, не обо мне, – неспешно, с расстановкой молвил Сирин, исподволь оглянувшись.

– Садись! – тут же поймал его мысль Ольг, кивнув на лаву напротив себя.

– Благодарю, – митрополит опустил на лаву своё крепкое тело и тут же заговорил уверенно и веско.

– Князь Аскольд, упокой, Господи, его душу, – перекрестился священнослужитель, – заключил с императором Василием договор, скреплённый клятвой. Империю и Русь теперь связывают торговые и многие другие отношения, от которых зависит благополучие людей, как в Киеве, так и в Константинополе. – Священник умолк на несколько мгновений, то ли давая собеседнику время уразуметь его слова, то ли просто по привычке растолковывать свои мысли, как Священное Писание. – Все мы ходим под Богом, – вздохнул он, – меняются наши императоры, меняются ваши князья. Однако каждый правитель должен поддерживать устоявшийся порядок и создавать добрые условия как торговым людям, которые поддерживают достаток казны каждого государства, так и пастырям, пекущимся о душах людей, неся им добро и просвещение.

– Погоди, митрополит, ваших византийских купцов, по-моему, никто не обижает, о чём речь-то, да и при чём твоя церковная ипостась к торгу, не разумею?

– Как же не обижает? – возмутился митрополит. – Люд киевский окружил Греческий двор, у многих в руках палки и вилы, грозятся ворота разбить. Волей божьей прошу тебя не допустить кровопролития, князь! Эти люди разогнали наших священников, отца Серафимия и вовсе с колокольни сбросили, и он разбился насмерть, а теперь требуют меня с епископами выдать, чтоб перевешать нас на дубах! – назидательно строго, как на проповеди, молвил Михаил.

– Ты верно заметил, сбросили его люди киевские, а не мои дружинники, кои о твоём Серафимии и слухом не слыхивали. Ваша вина в том, что вы сами киян против себя озлобили, – сурово оборвал его князь. И митрополит, будучи опытным в общении с разным людом – от простых воинов и огнищан до князей и патриархов, – почуял в сих словах решимость и силу и несколько умерил свой напор, где-то даже сжавшись внутренне, хотя внешне остался почти так же спокоен.