Читать книгу "Повседневная жизнь Монмартра во времена Пикассо (1900-1910) - Жан-Поль Креспель"

Остальное время он сидел в своей лавочке-конторке на проспекте Трюден и поджидал жертву: любителя живописи или художника. Как и Воллара, его можно было разглядеть через окно при наполовину опущенных жалюзи, он сидел, как паук в ожидании добычи — бледный, с напряженным взором, жадно скользящим по улочкам.

Он заключил контракт с Утрилло и Сюзанной Валадон, а заодно, в порядке премии, с абсолютно бесталанным Юттером. В течение пяти лет они только и делали, что бурно спорили, ссорились и мирились. Заинтересовавшие его картины других художников он покупал у торговцев Холма отдельными порциями: Пикассо, Одилона Редона, Ван Донгена, Марке… А потом перепродавал то, что казалось ему наиболее выгодным. С Модильяни Саго вел себя возмутительно. Узнав, что итальянец лежит в больнице, он обошел всех торговцев по обоим берегам Сены, скупая все картины и рисунки Модильяни. Когда разнеслась весть о его смерти. Саго громко хвастался в бистро: «Какая удача! В последние дни его жизни я приобретал его картины просто за бесценок!»

Берта Вейл назвала его в своих воспоминаниях «гиеной».

Чтобы избежать налогов, он утверждал, что его лавка на проспекте Трюдон — не галерея, а бюро, где он назначает деловые свидания, и, поддерживая эту версию, периодически объявлял, что продает личную коллекцию. В проспекте, рассылаемом им любителям искусств, значилось: «Господин Луи Либод продает недорого и по частям свою личную коллекцию современной живописи». Забавная коллекция, все время пополняемая, как бочка Данаид.

Интересовавших его художников он не выставлял у себя, а поступал по примеру кукушки, подбрасывающей свои яйца в чужие гнезда: он устраивал презентации этих художников у своих коллег. Неплохо владея пером — разносторонний человек! — он сам писал, причем весьма толково, предисловия к каталогам таких выставок.

К концу жизни, страдая от язвы желудка, он бросил дело и уехал с Монмартра. В 1923 году, когда он умер, его дочь отдала сто картин Утрилло «белого периода» за миллион. Это была лишь незначительная часть его «коллекции».

По сравнению с ним другие монмартрские продавцы картин производили жалкое впечатление: бедняки. Папаша Тома с бульвара Рошешуар в основном проявлял интерес к Метценже и Марке; папаша Анзоли. чья багетная мастерская находилась на улице Вьевель, почти на углу улицы Абесс, торговал литографиями Дега и Сюзанны Валадон, гуашами Утрилло. Старый ворчун, мало приспособленный к этому делу, с помощью Дега он постепенно неплохо стал разбираться в живописи. Папаша Сулье, Делу, Жакоби, сначала владевший мясной лавкой, Лапутр, помощник Либода, с большим или меньшим успехом вели свои дела в основном с художниками Холма.

Профессиям, с которых начинали эти мелкие торговцы, можно только поражаться. Кажется, в продавцы картин шли все. В 1978 году среди наиболее известных парижских торговцев картинами числились парикмахер, продавцы чулок, ковров, закройщики, модельеры, хозяева ресторанчиков, бывшие легионеры. Эта традиция остается в силе и поныне.

Первые ценители

В этот период, с 1904 по 1907 год, пока Пикассо всецело зависел от маршанов с Монмартра, он лишь изредка напрямую общался с настоящими ценителями живописи. Их приводили к нему Аполлинер или Макс Жакоб, либо направляли коллеги, например всегда охотно помогавший Матисс. С первых дней к Пикассо приходило гораздо больше ценителей живописи, чем принято считать. Если перечислить только тех, кто имел дело с художниками Холма, надо в первую очередь назвать Марселя Самба, депутата-социалиста от XVIII, то есть Монмартрского округа. Женившись на Жоржетте Агют, в прошлом ученице Постава Моро, работавшей в манере фовистов, под влиянием жены он развил в себе вкус к живописи авангарда. Как новый и горячий приверженец этой живописи, он безуспешно пытался заинтересовать творчеством независимых художников своих коллег-парламентариев. Увы! Жорес любил только примитивистов, а Марсель Кашен, друживший с Синьяком, проявлял интерес исключительно к неоимпрессионистам.

Чету Самба-Агют хорошо знали в среде художников. Своеобразные Филемон и Бавкида «Прекрасной эпохи», они никогда не расставались. Чтобы поддерживать общие духовные интересы, Жоржетта Агют читала те же книги и журналы, что и муж. Она ходила с ним на собрания и митинги, сопровождала его и тогда, когда он стал министром труда в 1916 году; она ждала его в приемной, пока заседал кабинет министров, или в машине у дверей министерства.

Финал этой супружеской идиллии трагичен. Марсель Самба внезапно скончался от сердечного приступа в сентябре 1922 года. Не проливая слез, Жоржетта Агют привела в порядок дела, оформила завещание, попрощалась с матерью и покончила с собой выстрелом из револьвера. Сия античная развязка буквально потрясла общественность послевоенной поры.

Коллекцию картин, которую они собирали вместе с мужем, Жоржетта Агют завещала государству. От этих картин отказался Люксембургский дворец, в нем тогда еще только зарождался Музей современного искусства, и они могли рассеяться по белу свету, если бы их не согласился принять музей в Гренобле. Благодаря коллекции Самба этот заштатный музей сделался одним из самых богатых музеев нового искусства Франции межвоенного периода.

Еще один ценитель, чье имя удержалось в рассказах, папаша Анжел и, был слепым! В прошлом стряпчий, этот тщедушный старичок с семенящей походкой обходил мастерские Холма. Он жил по соседству от Макса Жакоба в небольшой, захламленной, как лавка старьевщика, мастерской на улице Габриэль. Большая часть его пенсии шла на покупку картин; не видя их, он выбирал фантастически точно. Положив руку на плечо служившей ему поводырем девочки, он обходил художников, и девочка описывала ему, что изображено на предлагаемой картине. Опираясь на собственный опыт, когда он был еще зрячим, по объяснениям девочки папаша Анжели делал выбор. Самое поразительное, что продавцы предлагали ему картины только высокого качества; они считали делом чести не подсовывать ему мазню.

Страсть папаши Леона не была бескорыстной. Он не ошибался, когда говорил, что среди художников Холма многие выйдут в люди и станут знаменитыми. В результате в один прекрасный день он оказался обладателем бесценной коллекции. Точность его рас-счета — увы! — нарушила война 1914–1918 годов. Видя, что инфляция пожирает его сбережения, папаша Анжели был вынужден продать Модильяни и Утрилло. Умер он в 1921 году почти нищим. Еще несколько лет, и он стал бы миллионером.

А для Пикассо и других художников-авангардистов голодные времена кончились с появлением на Холме богатых коллекционеров с современными вкусами: Ивана Морозова и Сергея Щукина из России[43] и американцев — Гертруды и Лео Стайнов.

Иван Морозов, богач, владевший ткацкими фабриками, король текстильной промышленности — 15 тысяч рабочих — в первую очередь интересовался импрессионистами, Сезанном, Гогеном. Покупал он и набидов, в частности Боннара и Мориса Дени, заказывая им большие полотна. После 1908 года Морозов купил у Воллара несколько работ Пикассо, в том числе «Арлекин и его подруга» и знаменитый «Портрет Амбруаза Воллара», который тот ему охотно продал. В семье Морозовых оригиналов хватало. Воллар в своих мемуарах рассказывает, как во время застольной беседы младший брат коллекционера, случайно увидев револьвер, беззаботно произнес: «А что, если мне покончить с собой?» Поднеся дуло к виску, он разможжил себе череп. Было ли так на самом деле?