Читать книгу "Вечная жизнь Лизы К. - Марина Вишневецкая"

«“Вооружейными силами Украины героически освобожден город Ждановка в Донецкой области. Слава Украине!” – написал в своем микроблоге в Твиттере президент Украины Петр Порошенко» (16.08.2014. Новостные сайты Украины).

«Потери противника в районе н. п. Рассыпное, Зарубное, Латышево – около 70 единиц бронетехники и примерно 400 человек убитыми. Убитых солдат украинской армии ополченцы хоронят прямо на поле боя, а тех, кого удалось взять в плен, допрашивают, снимая на видео» (Сводки ополчения Новороссии 16.08.2014).

«18 августа боевики из систем залпового огня расстреляли колонну беженцев в Харьковской области. В результате обстрела колонны беженцев в Луганской области погибли десятки мирных жителей, среди них много детей» (18.08.2014. Новостные сайты Украины).

«Украинские военные уничтожили “Градами” десятки жилых домов под Донецком. Несколько мирных жителей погибли и были ранены осколками, не успев укрыться от обстрела. Из Донецкого аэропорта украинские оккупанты ведут артиллерийский огонь в направлении Ясиноватой и Донецка» (Сводки ополчения Новороссии 18.08.2014).

Следом шло письмо Лены, написанное в конце октября:

«Твоя мать, Мур, вчера опять сыпанула синицам в кормушку одних крошек, а как ты делал, еще ни разу не сделала, чтобы сало на прутик. Я ей кинула смс-ку про сало: извините, говорю, меня, ради бога, за это, но Тимур всегда делал так-то и так. И синицы, небесные птицы, у них и раскраска небесная, извините меня, теперь живут впроголодь, а не как привыкли. А для меня эти синицы, как мейлики от него и как смайлики тоже. Они же скоро с такого харча прилетать перестанут. А мама твоя ответила: “В хороший мороз, Лена, будем давать, сейчас им оно вредно”. Мне сначала обидно стало, работала – злилась. Клок клиенту чиканула, еле лаком склеила. А ночью проснулась и так ее слова перечитала, как будто мы, Тимка, с тобой от нее через двор живем, она мне свекровь и малехо ворчит, ну и пусть себе, раз свекровь и иначе не может. И еще утром перечитала, какая она у тебя хорошая, думает прежде всего о пользе синиц. Мне только то тяжело, что она меня к вам не зовет. Ну ладно, давай, до другого раза!»

А потом по контрасту – подоспевший фрагмент из переписки с Лещинским о его сидении в укрытии, как он говорил, «на кнопке», по двенадцать часов в ожидании укропской колонны, танка, бронемашины, что пойдет, главное – подорвать, и о том, что из-за этой войны он стал безработным (но зимой у него работы не бывало и раньше – руфер по жизни, Иван работал мойщиком окон высотных зданий):

«В укропской колонне, Ваня, ехали люди!» – «Убивать». – «Защищать родину, разве нет?» – «Их родина за Карпатами. Туда мы их и загоним». – «Донбасс – Украина». – «Млять, Донбасс – Новороссия. Конец связи».

И что же ей было сказать человеку, готовому за свои убеждения умереть? И что ей было сказать себе, уже наметившей в книжке место для еще одного некролога – не дай бог, конечно, но если вдруг? – после фоточки, под которой Тимур написал в ЖЖ «Орел и его Подлещик», а на фото – лето, мостки, то ли озеро, то ли река, Тимуру лет десять, голый по пояс, он сидит на друге верхом, пластмассовая сабелька над головой, и оба хохочут так, что понятно: через мгновение они свалятся в воду.

Ужасало бессилие, невозможность хоть что-нибудь изменить в этом гребаном мире. Ну опять собрали сколько-то денег, ну наладили главным образом Саниными старанием и долбежкой скромное, двадцать пять комплектов в неделю, производство термобелья, ну еще раз потоптались возле посольства РФ с плакатиками и жовто-блакитными шариками, отогрелись в кафешке и потом два часа раздавали напечатанные Вероничкой листовки «Stop Putin – Stop war!» – вместо того чтобы дописать курсовую о визуальной иерархии в веб-дизайне. Курсовую ночью дописывал Сергиевич. Главу о влиянии пустого пространства на восприятие элементов переписал целиком. И только этот фрагмент препод назвал состоявшимся. Саня и вообще выбивался в гении, был самым успешным в группе и третьим в потоке. Обсуждал с Кириллом новый стартап, по ночам доказывая ему в скайпе преимущества агрегатора по ремонту квартир перед агрегатором по ремонту цифры. Беженцы с Украины как дешевая и качественная рабочая сила в этих спорах были одним из главных Саниных аргументов. И Лиза спросонья решала, что это ужасно, человеческим горем пользоваться нельзя, и она не потерпит, чтобы он, ее муж… и сейчас наденет халат и обоим им скажет… Но потом просыпалась совсем и старалась взглянуть на это другими глазами: Саня с Кириллом дадут им возможность работать, кормить семью – чем же плохо, наоборот, это для беженцев хорошо – и от этого «хорошо» вдруг начинала скулить – негромко, чтобы никто не услышал.

Элину «рукопись», присланную за неделю до Рождества, – ворох обрывочных воспоминаний в шестьдесят семь тысяч знаков – без согласования с ним и Эльвирой папа попросил не сокращать. Хотя с первого взгляда стало понятно, что написанное в полубеспамятстве, а местами словно бы проговоренное на кушетке доктора Фрейда Лизин замысел погребет под собой. А еще сердили детали и выдуманные подробности. Ну не мог отец отдыхать с ней и Тимуром в Звенигороде в июле 2002 года, потому что на целое лето подрядился в археологическую экспедицию, одноклассник и друг-археолог Ларик, он же Арсен Ларионов, позвал его покопать в Пермский край, и папа, кроме снимков, между прочим, датированных (на снимках – то, как они роют, как обедают в дождь под тентом, как раскладывают добытое перед приехавшими телевизионщиками, а на фоточке, сделанной «полароидом», он с бабушкой в Соликамске, куда тоже успел заскочить), папа еще ведь и артефактов навез, естественно, самых негодных и отбракованных, а все-таки они помнили великое переселение народов – и Лиза, в то лето опять не поступившая на дневной киноведческий, перебивала отчаяние чем-то не менее обморочным – прикосновением к полуторатысячелетней истории. Каждый изржавленный наконечник и крошечный черепок был завернут Лизой в байковую тряпицу Принести это богатство к друзьям и услышать от той же Натуши «я в шоке» было большим утешением.

И пока-то она поняла, что папа тем летом мог успеть то и это, на раскоп и в Звенигород тоже, прошел бесконечный, бессмысленный день ни о чем, с пропущенными мимо ушей лекциями и уроком немецкого в лингафонке. Близняшки Лиу и Мэй, сидевшие перед ней за стеклом, старательно шевелили губами, по очереди расширяли глаза, раз в пять минут нервно прыскали, прикрывая ладошками рот (как будто немецкий напоминал им обсценный китайский), переглядывались, друг другу кивали и опять по очереди расширяли глаза – не глаза, потрясенные взломом мидии посреди неглубокой тарелки…

А еще в своем мемуаре Эля писала, как папа встречал вместе с ней и Тимуром Новый, 1999 год в ресторане «София», где ее начальник, родившийся 31 декабря, справлял с коллегами «два в одном», и шестилетний Тимурик, стойко выдержав испытание курантами, песнями, кружением и беганием с восьмилетней дочкой начальника, незаметно заснул под столом, завернулся в своей матросочке бубличком, он тогда моряком мечтал стать (и отец ему отовсюду, где был, привозил значки и монеты с изображением кораблей), заснул – и не добудиться, и Григ страшно бережно нес его на руках и хотел донести до самого дома, а дом их, его тогда еще не снесли, стоял аж на Нижней Масловке, это кому сказать, не поверят… Лиза читала и тоже не верила, пока не вспомнила, что она в это время была с хором в Болгарии, и мама поехала с ней – караулить пылкую дочь, задружившую той зимой с солистом Андрюхой, одиннадцатиклассником с матерыми усиками над губой, и один раз мама недосмотрела, и как же рьяно они целовались под темной лестницей хостела. А папа, значит, тем временем нес Тимура домой, дубленка нараспашку, Эля следом – не поспевает и раз десять ему кричит: Григ, я ловлю такси! Только где уж там, Григ бежит и не слышит, он сына домой несет, с ним такое за годы и годы впервые. А парень утром проснулся всех раньше и папку-то не признал, родного отца не признал, растолкал ее с ревом: мам, он хрипит, я боюсь, он хрипит, прогони его!.. Смех и грех, так и жили, писала Эля, большего не просили, всякое воскресенье свечку за здравие ставили – бабулино и папкино тоже, Тимочка, пока маленький был, сильно это любил, сама забуду, а он меня за руку к Иверской тащит. Маленький, он не такой, как потом стал, во всем активный, нет, он тихий был мальчик и ласковый, в храме вот как прикипит перед иконой, с места не стянуть, у него две любимые были – список с Иверской и Всех скорбящих радость. А из храма выйдем, все у меня братика просил – однажды вот прямо до слез. Будто ему кто внушил, а сейчас думаю: Богородица, кто ж еще. Не послушалась, хотя мама мне и говорила: давай, пока я могу, помогу.