Читать книгу "Молотов. Тень вождя - Борис Соколов"

заботу о его семье и своим разговором с Зускиным об обстоятельствах смерти Михоэлса дала повод националистам распространять провокационные слухи о насильственной его смерти. Игнорируя элементарные нормы поведения члена партии, участвовала в религиозном еврейском обряде в синагоге 14 марта 1945 года, и этот порочащий ее факт стал широким достоянием в еврейских религиозных кругах...».

Припомнили Полине Семеновне и встречи с ее родным братом бизнесменом Самюелем Карпом в Нью-Йорке в 1943 году. Бдительные информаторы зафиксировали и крамольный разговор Михоэлса с Жемчужиной, состоявшийся голодным летом 1946 года. Михоэлс рассказал тогда о жалобах евреев на притеснения на местах и поинтересовался, к кому лучше обратиться в связи с этим, к Маленкову или к Жданову. Жемчужина объяснила несколько наивному другу Соломону:

«Жданов и Маленков не помогут, вся власть в этой стране сконцентрирована в руках только одного Сталина. А он отрицательно относится к евреям и, конечно, не будет поддерживать нас».

21 октября 1948 года Сталин нанес Молотову очередной и неожиданный удар. В телеграмме, посланной из Сочи, он резко критиковал поправки Молотова к проекту послевоенной конституции Германии и добился, чтобы в принятом по этому поводу постановлении Политбюро подчеркивалось, что молотовские поправки «неправильны политически» и «не отражают позицию ЦК ВКП(б)». После этого Вячеслав Михайлович понял, что заступаться за жену ему не стоит.

А вскоре Сталину стало известно о встрече четы Молотовых с израильским послом в Москве Голдой Меир на приеме в честь 31-й годовщины Октябрьской революции, на котором Молотов предложил Меир выпить рюмку русской водки, а Жемчужина живо интересовалась строительством Государства Израиль, ролью в нем кибуцев и с гордостью заявила на идиш: «Ich bin a iddische Tochter» («Я — еврейская дочь»). Полина Семеновна одобрила посещение Голдой синагоги, а в заключение со слезами на глазах пожелала благополучия евреям Израиля, заявив: «Если будет хорошо Израилю, будет хорошо евреям во всем мире».

Подобную наглость Иосиф Виссарионович терпеть не собирался. Время, когда Молотова надо будет выводить в расход, неумолимо приближалось. Теперь, пожалуй, уже можно посадить друга Вячеслава на короткий поводок...

За всю вскрытую парткомиссией крамолу Жемчужину 29 декабря 1948 года на заседании Политбюро исключили из партии. Молотов вместе со всеми голосовал «за». Позже он объяснял Чуеву:

«Когда на заседании Политбюро он (Сталин. — Б. С.) прочитал материал, который ему чекисты принесли на Полину Семеновну, у меня коленки задрожали (все-таки Вячеслав Михайлович был из робкого десятка, за что Сталин и щадил его до поры до времени. — Б. С.). Но дело было сделано на нее — не подкопаешься. Чекисты постарались. В чем ее обвиняли? В связях с сионистской организацией, с послом Израиля Голдой Меир. Хотели сделать Крым Еврейской автономной областью..ч Были у нее хорошие отношения с Михоэлсом... Находили, что он чуждый. Конечно, ей надо было быть более разборчивой в знакомствах. Ее сняли с работы, какое-то время не арестовывали. Арестовали, вызвав в ЦК. Между мной и Сталиным... пробежала черная кошка».

Вячеслав Михайлович прекрасно понимал, что, воздержись он при голосовании, вскоре сам неизбежно был бы исключен из партии и арестован. Если Жемчужина могла отделаться ссылкой и тюрьмой, то Молотову, по номенклатурным канонам, меньше расстрела никак не светило. Вячеслав Михайлович это печальное обстоятельство хорошо осознавал. Любовь любовью, но жить тоже очень хотелось... >

За два месяца до ареста Полина Семеновна оформила с Молотовым развод, сказав: «Если это нужно партии, мы разведемся», и переехала жить к брату, вместе с которым ее и арестовали. Для ареста Жемчужину 21 января 1949 года вызвали в ЦК.

У внука Молотова Вячеслава Никонова сохранилось несколько написанных дедом страничек, которые автор озаглавил «К летописи». Больше всего там говорится как раз об аресте жены:

«Передо мною встал вопрос — восстать против грубой несправедливости К[обы], пойти на разрыв с ЦК, протестовать, защищая честь жены, или покориться, покориться ради того, чтобы по крайней мере в дальнейшем продолжать борьбу в партии и в ЦК за правильную политику партии, за устранение многих явных и многим не видных ошибок, неправильностей, главное — за такую линию партии, которая опасно, во вред интересам дела коммунизма искоренялась со стороны зазнавшегося К[обы] и поддакивающих ему, прости господи, соратников».

Младшая внучка Молотовых Любовь Алексеевна, с которой беседовала писательница Лариса Васильева, говорила, что они спрашивали бабушку, почему дед за нее не заступился. Полина Семеновна объяснила:

«Он считал, что, если бы поднял голос, меня уничтожили бы. Эти правительственные мужики все были заложники».

То же, в сущности, пишет и сам Молотов в записках:

«Что же касается лиц, окружавших К[обу], они в той или иной степени сочувствовали или полусочувствовали мне, но в общем и целом ставили свои карьерные цели и интересы выше».

«Кое-кто не открыто — когда никто не слышит! — выражали мне, однако, некоторую моральную поддержку, или, лучше сказать, полуподцержку... — признавался Молотов Чуеву. — Например, на заседаниях Политбюро Берия, проходя мимо, шептал: “Полинажива!”»

В деле Жемчужиной есть страничка, написанная ее рукой:

«Четыре года разлуки, четыре вечности пролетели над моей бедной, жуткой, страшной жизнью. Только мысль о тебе, о том, что тебе еще, может быть, нужны остатки моего истерзанного сердца и вся моя огромная любовь, заставляют меня жить».

На склоне лет Молотов говорил друзьям о Полине:

«Мне выпало большое счастье, что она была моей женой. И красивая, и умная, а главное — настоящий большевик, настоящий советский человек. Для нее жизнь сложилась нескладно из-за того, что она была моей женой. Она пострадала в трудные времена, но все понимала и не только

не ругала Сталина, а слушать не хотела, когда его ругают, ибо тот, кто очерняет Сталина, будет со временем отброшен, как чуждый нашей партии и нашему народу элемент... Она сидела больше года в тюрьме и была больше трех лет в ссылке. Берия на заседаниях Политбюро, проходя мимо меня, говорил, вернее, шептал мне на ухо: “Полинажива!” Она сидела в тюрьме на Лубянке, а я не знал... На свободу она вышла на второй день после похорон Сталина. Она даже не знала, что Сталин умер, и первым ее вопросом было: “Как Сталин?” — дошли слухи о его болезни. Я встретился с ней в кабинете Берия, куда он пригласил меня. Не успел подойти к ней, как Берия, опередив меня, бросился к ней: “Героиня!” Перенесла она очень много, но... отношения своего К Сталину не изменила, ценила его очень высоко».

На вопрос Чуева: «В народе говорят, что он (Сталин. — Б. С.) потребовал, чтобы вы развелись, а вы отказались. Потребовал, чтоб отмежевались от нее» — Молотов ответил: