Читать книгу "Друг мой, враг мой... - Эдвард Радзинский"

Так они сами рассказали потом на следствии. Но тогда…

Мы вынуждены были оторваться от поезда Кобы. На всех парах наш бронепоезд помчался к Царицыну. Поспели вовремя…

Петренковцы, окончив митинг, занимались увлекательным делом. Они стаскивали сапоги с убитых, достреливали оставшихся в живых и делили золотые монеты. Когда увидели приближающийся бронепоезд, бежать было поздно: наши красногвардейцы уже спрыгивали на ходу на насыпь. Стрелять не пришлось, банда подняла руки. И, как тогда было тоже положено, всех, кроме главарей, отпустили. Ведь это были вчерашние солдаты – народ, сделавший Революцию. Просто пока несознательный народ. Но главарей расстреляли. Самого Петренко с ними не оказалось.

Пока мы возвращали украденное золото, пришла новая телеграмма. Остатки банды во главе с Петренко и знаменитой атаманшей Марусей ворвались в город… Эта Маруся, дочь царского генерала, была воспитанницей того самого Смольного института, где родилась наша власть. Но теперь вместо томных подруг ее окружала пьяная голытьба. В белой черкеске, лохматой папахе, кокаинистка, безумная в похоти и жестокости, Маруся стала легендой…

Бронепоезд тотчас направился в город. И опять мы успели, бой был в самом разгаре. Петренко схватили прямо на улице. Марусю застрелили. Она лежала в уличной грязи с раскинутыми руками, золотая коса вывалилась в лужу. Из-под съехавшей на глаза папахи – прекрасное, совсем девичье лицо…

Петренко я расстреливал сам. По дороге предложил ему убежать, все-таки наш брат-революционер. Но он повел себя достойно. Сказал рассудительно:

– Мне без нее, дорогой товарищ, жизнь без особой радости будет. А без радости, сам понимаешь, на кой ляд она мне нужна?

Все он сделал, как положено. Перед расстрелом снял сапоги и сказал мне:

– Может, кому пригодятся…

Перед пулей выкрикнул:

– Да здравствует мировая анархия!

Я застрелил его. Горькая наша Революция!

Царицын оказался фантастическим средоточием всех течений, порожденных революцией, – эсеры, анархисты, монархисты… Так что расстреливать было кого. И Коба действовал. Расстреливал группами. Заводили грузовики, чтобы заглушать и выстрелы и крики. Трупы сваливали в мешки и присыпали землей. Ночью, в лунном свете, родственники копошились у могил, разрывали свежие ямы, искали близких. Им не мешали, боялись эпидемий. И родственники добросовестно выполняли за нас необходимую работу – сами (уже обстоятельно) хоронили.

Пленных и захваченных в городе офицеров (их обвиняли в заговорах) Коба пускал в расход, экономя патроны. Офицеров связывали, ночью грузили на баржи, вывозили на середину Волги и там топили…

Но в эти дни с расправами вышла заминка: Коба приказал расстрелять, конечно, по подозрению в заговоре левого эсера инженера Алексеева с сыновьями. Но его мать была известной революционеркой-народницей. Ленину сообщили об аресте, и он телеграфировал Кобе: «Срочно привезти гражданина Алексеева в Москву».

Коба показал мне телеграмму, усмехнулся:

– Ильич первым будет презирать меня, если в угоду слабонервным я изменю свой приказ. Он постоянно твердит: «Будьте беспощадны с левыми эсерами. Надо подавить этих жалких истеричных авантюристов…»

Самое ужасное – и теперь я не могу это понять, – я считал так же! Но на расстрел детей не пошел.

– Надеюсь, когда-нибудь тебя, мудака, подстрелит на улице вот такой сорванец, – сказал Коба.

Алексеева кончали в подвале ЧК на следующий день. Рядом с ним стояли двое его сыновей, мальчики шестнадцати и четырнадцати лет.

Говорят, чекисты начали бузить:

– Это что же, нам детей стрелять?! Не хотим!

Коба нашелся сразу:

– Кто не желает стрелять в выблядков белогвардейского генерала Алексеева? Шаг вперед!

Услышав про генерала, все остались в строю…

Вместе с телеграммой Ильичу о расстреле Алексеева («Ваше требование пришло слишком поздно») Коба послал сообщение: «Несмотря на неразбериху во всех сферах хозяйственной жизни, навожу революционный порядок. Через неделю отправим в Москву около миллиона пудов…»

Узнав о гибели Алексеева и его детей, Троцкий устроил скандал. Ильичу пришлось звонить Кобе по телефону и просить разъяснений. Он позвонил, но вдруг… стал плохо слышать. И вместо выговора прислал телефонограмму: «Пригрозите расстрелом бездельнику, который не может добиться полной исправной телефонной связи с вами». Этим дело и кончилось.

Все это время Коба жил и работал в вагоне своего поезда. Когда я навещал его, охрана останавливала задолго до его вагона (она стояла всюду на путях).

Было сорок градусов жары за окном, и вагон адово накалялся. Даже ночью крыша хранила жар. Но мы, дети южного солнца, не боимся жары.

После расстрельных ночей в раскаленном вагоне все и случилось…

После говорили, что он изнасиловал Надю. На самом деле она была влюблена в него, как кошка, но долго не решалась – обычный страх девства. Коба не вытерпел… Но потом была страсть. Цыганская отцова кровь и материнская похоть. Яростные ночи вслед за яростью расстрелов… Я ночевал однажды в вагоне и слышал…

Но той ночью, когда Коба впервые овладел ею, случилась трагедия. Несчастный Федя, услышав ее крики, вбежал… в тот самый момент. И увидел обнаженную сестру и Кобу. Он закричал. Коба в бешенстве револьвером прогнал его, запер дверь. И продолжил… Он не мог от нее оторваться, а она… уже от него. Парень бился в дверь, но они, упоенные друг другом, продолжали любить под этот стук. Несчастный упал у двери. Для него это было крушение мира: его идол Коба на глазах насиловал его сестру!

На следующее утро оба пытались его успокоить. И хотя тогда люди не нуждались ни в каких официальных церемониях, ради него в бронепоезде Серго устроили вечеринку, где отметили их брак. Присутствовали одни мужчины – Серго, жених Коба, я и Федя. Самой новобрачной не было.

Но с Федей что-то случилось в ту ночь. С тех пор начались его эпилептические припадки, порой бедняга стал заговариваться.

Вскоре мы с Кобой простились. Ильич приказал мне вернуться в Москву.

И наконец-то! Он решился отправить меня в Германию…

В переполненных тифозных поездах под именем князя Д. и с документами князя я должен был добираться до границы.

Имя «князь Д.» я приобрел значительно раньше, еще в Петрограде, в дни, когда только начинался красный террор.

Рождение князя Д.

Именно в это время мне и группе товарищей готовили документы для переправки за границу. Паспорта, которые мы получали, как правило, были настоящие. Их забирали у расстрелянных заложников-дворян вместе с их биографиями и именами. Именно так я и нашел свое новое имя. Имя, под которым десятилетия буду работать за границей…

В те дни в Петроградскую ЧК доставляли множество арестованных «бывших». Убивали их обычно во дворе – в гараже. Расстреливали матрос с крейсера «Республика» Железняков и его братва. (Он был старшим братом того Железнякова, который вскоре разгонит Учредительное собрание.)