Читать книгу "Фельдмаршал Румянцев - Арсений Замостьянов"

Нет сомнений, что победы добились именно войска Суворова, ведомые своим генералом. Приказы Суворова, его вера в испытанных офицеров, наконец, суворовская тактика прицельного огня — вот причины славной победы при Козлуджах. Вся инициатива принадлежала Суворову: и первоначальная разведка Козляинова и Арцыбашева, и брошенные им на помощь войска, в составе которых сам Суворов возглавил сражение. О каком же «равном» участии войск Каменского и Суворова можно говорить, если в восьмичасовом бою Каменский попросту не принял участия?

Войска, измождённые после быстрых переходов и сражения, получили отдых. Драться-то пришлось в июньскую жару, в южном краю… Обессилел и Суворов, после боя прихрамывавший. Надо сказать, что в реляциях Румянцев преуменьшил заслуги Суворова — и достойной, желанной награды за Козлуджи победитель турок не получил. Зато много лет спустя городок Козлуджи переименовали в Суворово.

Победа при Козлуджах оказалась решающей в кампании 1774 года, и Румянцев воспользовался ею. Войска Каменского направились к Шумле, лишая манёвренности главные турецкие силы. Одновременно корпус Салтыкова осадил Рущук, а Румянцев снова подошёл к Силистрии. В турецкий тыл был заброшен отряд генерала Заборовского.

Триумфатор

Год 1774-й Петербург встречал в тревогах. Победно завершить войну с турками в 1773-м, несмотря на старания Румянцева, не удалось. Кампания оставила двойственное впечатление. По-видимому, Пётр Александрович скрывал от публики недомогания, но претерпевать лишения ему было трудно. Он превращался в усталого медлительного льва. Уклонялся от личного участия в сражениях, с переменным успехом пытался дирижировать относительно самостоятельными действиями генералов. В январе 1774-го Румянцев снова посылает к императрице Потёмкина — на этот раз встреча станет началом их супружеских отношений. Как командующий, Румянцев потерял Потёмкина. Приобрёл ли сильного союзника — покажет время. Энергичные действия русских полководцев — и прежде всего Суворова — перевернули ситуацию, сделали турок сговорчивее.

И вот уже будущий граф Задунайский, не скрывая торжества, отписывал в Петербург: «Я донес предыдущею, что верховный визирь, против наших корпусов, вступающих в глубину земли сего берега под командою генерал-порутчиков Каменского и Суворова, из Шумли обратил свои силы, потому реченные генерал-порутчики, ища встретить и атаковать оные, соединили оба корпуса и в 9 день июня дошли до местечка Козлуджи, вступая пред оным и тут в жестокий бой с неприятелем, который сильно ополчался, имея по показанию пленных до пятнадцати тысяч конницы под предводительством Абдул Резака рейс-ефендия Оттоманской Порты, бывшего послом на Букорестском конгрессе, а пехоты до двадцати пяти тысяч под командою янычар аги и при пяти двубунчужных пашах, между коими были Абдул-Черкес и Дарь. Турки превосходным числом своего войска сначала было замешали часть нашей кавалерии по неудобности тамошнего места, яко лесного и в дифилеях, действовать оной, сохраняя свои строи, и по случаю взятой им поверхности над передовыми легкими войсками; но удар от пехоты и артиллерии нашей, учиненной наступательно, решил победу так, что неприятельской сильной сей корпус был разбит совершенным образом…»

Румянцев всё сделал для того, чтобы диктовать туркам условия мира с позиций силы. Верховный визирь Мусун-заде Мехмет-паша обратился к фельдмаршалу с предложением заключить перемирие.

Румянцев ответил на редкость красноречиво — видимо, напало на него риторическое вдохновение. К визирю он обращался почтительно, но со скрытой иронией: «Ваше сиятельство собственным просвещением достаточно испытываете, сколь малые причины отдаляют тут совершение дел великих. По истине, мы находимся в таком точно положении, что малейшие искры осталось только вам изъять из среди полного и искреннего обоих держав расположения к миру, претящие им вкусить уже оной, а напротив, возжигать могущие широту пагубного пламени, толь свойственно продолжением войны растущего.

Я не сомневаюсь, что ваше сиятельство в отвращение крови разлития и всех тех зол, которые по образу враждующих и по предстоянию нынешней поры для действий оружия неминуемы, воспримете наискорейшие и кратчайшие способы к одержанию обоюдно желаемого и полезного мира, плодом коего главным было бы возвращение обоим державам прежней их дружбы и взаимного между собою согласия. Я надеюсь, что попечения его величества короля прусского, яко искреннего обоим сторонам доброжелателя, устремляются к сим единственно видам. Во мне же должное рачение будет вашему сиятельству свидетельствовать, сколь лестна для меня слава общего с вами служения в таком деле, которое к благоугодности наших государей и на пользу их скипетру подвластных народов относится. В ожидании на сие дружеского вашего ответа, я пребываю, как и всегда был, с непоколебимым почтением».

Во дни побед легко произносить миролюбивые речи! А Румянцев был тонким знатоком этикета…

Визирь предлагал открыть новый мирный конгресс — на это будущий граф Задунайский ответил так: «О конгрессе, а еще менее о перемирии, я не могу и не хочу слышать. Ваше сиятельство знаете нашу последнюю волю, естьли хотите миру, то пришлите полномочных, чтоб заключить, а не трактовать главнейшие артикулы, о коих уже столь много толковано и было объяснено, и доколе сии главнейшие артикулы не утверждены будут, действия оружия никак не престанут. Между тем предаю и то уважению вашего сиятельства, что легко можно в одно время совершить, того в другое вовсе не удобно сделать, и напоследок самая умеренность, коль бы не велика была, истощится; однакож я и по сей час тот же, который желает пощадить пролитие крови неповинной, и ежели ваше сиятельство в таком, как и я, расположении, то сие полезное дело без замедления совершится. Пребуду в прочем с отличным почтением…»

Румянцева уполномочили вести переговоры. Панин заметил, что для турок именно он олицетворяет мощь империи. Ему оказали честь — и пришлось, перебарывая приступы малярии, завершать войну и проявлять дипломатический напор.

Румянцев без рывков, но уверенно сжимал кольцо, давил на нескольких направлениях. И не прервал боевых действий, когда начались переговоры. Свою ставку фельдмаршал перенёс в деревню Кючук-Кайнарджи (в переводе с турецкого — Малый горячий источник). Турецкую делегацию возглавляли дипломат Ресми-Ахмед-эфенди и рейс-эфенди Ибрагим-Мюниб. Три часа продолжались переговоры в ставке Румянцева. Фельдмаршал держался величественно, скрывая признаки болезни. Турки увидели победителя, могущественного вельможу. Подписали договор по-походному, на барабане. Во владение России переходили Керчь и Еникале в Крыму и Кинбурн на побережье Чёрного моря, степь между Днепром и Бугом, кроме крепости Очаков. Южная граница России к востоку от Днепра была передвинута к речкам Берда и Конские Воды. Россия получала право укрепить Азов и брала под покровительство Молдавию и Валахию. Крымские и кубанские татары получили независимость — и было ясно, что вскоре Россия их поглотит. Кроме того, турки обязались выплатить контрибуцию.

С известием о долгожданном мире фельдмаршал послал к Екатерине II старшего сына Михаила — как в своё время он сам был послан отцом к Елизавете Петровне после завершения русско-шведской войны 1741–1743 годов. Михаил Петрович в той войне достиг высоких степеней, хотя не намеревался целиком посвящать себя ратному труду. Его — молодого поручика — в 1771-м назначили генерал-адъютантом при отце, командовавшем Первой армией. Но Пётр Александрович не захотел держать сына при себе секретарём, отослал, что называется, на передовую. Поручик Румянцев участвовал во взятии Журжи и Базарджика, в осаде Браилова и Силистрии. Карьерный взлёт Михаила Петровича получился ещё более резким, чем у отца. После перехода войск через Дунай фельдмаршал Румянцев именно сына посылал в Петербург с этим известием. Молодца тут же пожаловали в полковники, хотя России вскоре пришлось отступить от Силистрии. Не прошло и года — и Михаила Петровича посылают к императрице как вестника Кючук-Кайнарджийского мира. Результат — чин генерал-майора и чуть позже, во дни праздника по случаю славного окончания войны, — орден Святого Александра Невского. Но Михаил Петрович не сумеет развить успех, служба быстро ему наскучит, да и здоровье не позволит служить не щадя живота своего. Сын фельдмаршала превратится в заметную фигуру в придворной, армейской и статской жизни, но ровней отцу не станет.