Читать книгу "Пожарский - Дмитрий Володихин"

Дворяне и сами расходились из московских таборов. Тяжелые условия службы, потери в борьбе с жестоким неприятелем, недостаток пищи и фуража за несколько месяцев с августа 1612-го уменьшили их численность вдвое.[208]

Вообще, с 1611 года на территории всего Московского государства наступил странный период: в течение многих лет ни одна армия не сохраняла стабильной численности. Ни одна армия не годилась для долгого маневрирования, для многоходовых, хорошо спланированных тактических комбинаций. Ни одна армия не являлась абсолютно безопасной для собственного вождя. Любое воинство рассыпалось через несколько месяцев (а чаще — через несколько недель) после начала похода. Воля и удачливость полководца, доброе жалование, надежды на поживу или, в пику этому, какая-то воодушевляющая идея (например, защита святынь, восстановление старого государственного порядка) могли некоторое время поддерживать единство. Но подобные стимулы не способны сохранять «взбадривающее действие» на протяжении долгого времени.

Парадоксально, но факт: полководец мог начать боевую операцию с тысячей ратников, по дороге к нему присоединялось еще пятьсот бродячих казаков, потом казаки уходили, а вслед за ними разбегались понемногу и обедневшие, голодные дворяне. Чуть погодя победа над неприятелем привлекала к воеводе всеобщее внимание, и к его полку могли пристать новые бойцы. Затем армия вновь рассыпалась и, дай Бог, при военачальнике оставалось хотя бы немногочисленное ядро воинства…

С подобным положением дел Пожарский столкнулся под Москвой. Ему очень тяжело было удержать дворян от выезда в собственные поместья. Еще тяжелее — остановить бесчинства и отъезды казаков. И почти невозможно — использовать против казаков дворян. Дело здесь не только в малой численности дворянских сотен. Разоренный войною, порой лишившийся поместий и понюхавший пороху под знаменами разнообразных авантюристов дворянин (или, как тогда говорили, «служилый человек по отечеству») немногим отличался от казака. Историк А. Л. Станиславский приводит данные, согласно которым многие дворяне вплоть до 1615 года «оказачивались» — уходили под команду казачьих атаманов. И процент их в казачьем воинстве был довольно велик: каждый десятый казак в прошлом принадлежал дворянской среде[209].

Позднее, когда в Москве начало действовать настоящее правительство, дворян резко отделили от казаков, а верхушку казачества — самых лояльных, самых заслуженных и самых состоятельных — приблизили к дворянству по служебному положению. Тех, кто не пожелал подчиниться правительственным условиях, тех, кто счел слишком незначительными правительственные уступки, приводили к покорности в открытых боевых действиях. И тут уж дворяне казакам не спускали… Да и сами «поверстанные» на царскую службу казаки честно дрались со своими разбойными собратьями. Но всё это случится потом, через полтора, через два года, через пять лет. А летом — осенью 1612 года, в условиях зыбкой победы, давить на казаков малочисленным, слабым, обедневшим дворянством было бы самоубийственной тактикой.

Приходилось терпеть, беречься, где-то идти на компромиссы, а где-то нажимать… Пожарскому требовалась то твердость, то дипломатичность. Объединенный штаб земского ополчения бешено рассылал по городам грамоты, призывая как можно скорее прислать деньги на жалованье «ратным людям». Денег катастрофически не хватало. И когда они все-таки появлялись, их в первую очередь раздавали наиболее боеспособной части войска — дворянам. А это, естественно, становилось причиной для новых вспышек казачьего недовольства.

Волнения, вспыхивавшие среди казаков, могли закончиться настоящим большим бунтом и даже вооруженной сварой между ними и дворянами. Пожарский вновь, как при отражении Ходкевича, призвал на помощь Троице-Сергиевское духовенство. Авраамий Палицын рассказывает о чрезвычайных мерах, понадобившихся для того, чтобы укротить казачью стихию: «И бысть в них (казаках. — Д. В.) велико нестроение. Сиа слышавше во обители чюдотворца Сергиа, архимарит и келарь и старцы соборные сотвориша собор: бе бо тогда, в казне чюдотворцове скудость деньгам велиа бысть, и не ведуще, что казаком послати и какову почесть воздати и о том у них упросити, чтобы ис-под Московского государьства неотомстивше врагом крови христианскиа не розошлися…» — парадоксальная ситуация!

Свято-троицкое монашеское начальство размышляет, откуда бы добыть денег для умасливания казаков. Уже и речи нет о поучениях, о словах духовных, о проповеди крепкого стояния за веру. Что архимандрит Дионисий, что келарь Авраамий размышляют лишь об одном: как еще раздобыть им денег, после того как обитель претерпела страшную осаду и много раз помогала ратным людям? Дать-то уже нечего! Но с пустыми руками к казакам не ходи: они суровые воители, и мужество их требуется постоянно оплачивать. Тут одними поучениями точно не обойтись!

В итоге Троицкие власти решились просто отдать казакам в заклад богослужебные предметы и одеяния священников. Предполагалось, что в скором времени обитель святого Сергия выкупит их за тысячу рублей серебром — огромную для начала XVII столетия сумму. Двух серебряных копеечек хватало на суточную норму пропитания…

«Умысливше сице, — пишет Авраамий, — послаша к ним (казакам. —Д. В.) церковнаа сокровищя: ризы, и стихари, и патрахели саженые в закладе в тысечи рублех не на долго время, да к ним же писали со многим молением от Божественых Писаний, чтобы подвиг страданиа своего совершили, от Московского государьства не расходилися и прочая. Они же, приимше писание и прочетше его пред всем войском, слышавше же похвальныя глаголы о службе их и о терпении, и приидошя в разум и в страх Божий и паки возвращают присланныя к ним ризы в дом Живоначальныя Троица, и дву атаманов з грамотами ко архимариту и х келарю и ко всей братии, что им по прошению их вся исполнити. Аще и тмочисленныя беды и скорби приидут, то вся терпети, а не вземше Москвы и врагом крови христианьскиа не отмстивше не отити»[210].

Посовестились казаки. Не стали обирать славнейшую обитель на Руси. Хотя и выломившиеся из общественного уклада, а все же христиане — не решились набивать мошну подобным способом. И за то следует воздать им благодарную память. Буйный народ, но от Христа не отошедший, не церковные тати, не вероотступники.

Знаменитый историк Великой смуты С. Ф. Платонов когда-то сказал прекраснодушные слова: «Хотя в грамотах первое место всегда принадлежало имени Трубецкого, однако на деле Пожарский и Минин были сильнее и влиятельнее родовитого тушинского боярина, так же как ими устроенное земское ополчение было сильнее казачьего табора, наполовину опустевшего. В новом разряде на Трубе совершилось уже полное подчинение подмосковного казачества условиям московской службы. О борьбе с государством мечтала только та часть казачества, которая с Заруцким ушла на верховья Дона».[211] Ах, если бы так! Далеко, очень далеко еще было до подчинения казачества «условиям московской службы»! И не Пожарскому с Трубецким да Мининым предстояло решить эту задачу. Им в лучшем случае удавалось сдерживать неистовую казачью мятежность от больших взрывов.