Читать книгу "Патриарх Филарет. Тень за троном - Андрей Богданов"

Чтоб все под небесным светом, — велеречиво гласила молитва, — великие государи христианские и басурманские его царского величества послушны были с рабским послужением по его царской воле и повелению, и от посечеиия бы меча его, от храброго подвига, все страны басурманские его царского величия имени трепетали с боязнью, и с великим страхом, и сетованием…

Святая бы непорочная христианская вера сияла на Вселенной превыше всех, как под небом пресветлос солнце, так же честь и слава его царского величества высилась превыше всех великих государств на веки веков"[119].

По самомнению Годунов натурально метил в императоры — как тогда говорили, цесари. Но стал-то цесарем Лжедмитрий! Памятуя об этом, Филарет Никитич при публичном поставлении своем в патриархи молился за сына с использованием молитвы царя Бориса, но без годуновского нетерпения, с большим достоинством: "Да тобою, пресветлым государем, благочестивое ваше царство паки воспрославнт и распространит Бог от моря и до моря и от рек до концов Вселенной, и расточенное во благочестивое твое царство возвратит и соберёт воедино, и на первообразное и радостное возведет, чтобы быть на Вселенной царю и самодержцу христианскому, и воссиять, яко солнце посреди звезд!"[120]

Россияне отнеслись к этому пожеланию с должным вниманием. Молитва Филарета вошла при внуке его Алексее Михайловиче в чин высшей государственной церемонии — венчания на царство (1645), а при правнуке Фёдоре Алексеевиче, когда "расточённое" наследие Древней Руси было уже возвращено с умножением, легла в основу мощной концепции Российского православного самодержавного царства, на более высоком идейном уровне сменившей теорию Москва — Новый Рим (1676)[121].

Филарета, заложившего немаловажный камень в фундамент державной концепции, в его настоящем устраивала старая родовая теория Нового Рима. Согласно оной, русские самодержцы по прямой линии наследовали римским и константинопольским владыкам. Но ведь династия московских великих князей и царей рода Рюрика на царе Фёдоре Иоанновиче прервалась!

Воистину какие пустяки! Патриарх молился о сыне "на престоле прародителей твоих: прадеда вашего… Иоанна Васильевича (Грозного), и деда вашего… Феодора Ивановича… и прочих прежде бывших царей российских". Вот так, без всяких годуновских метаний и вскриков, Филарет установил династическое единство власти Рюриковичей и Романовых.

Годунов лгал хитроумно — и ему никто не верил. Филарет утверждал очевидную неправду с уверенностью в полном послушании подданных — возражений не было. Интерес патриарха к сословному представительству весьма быстро угас — и Земский собор для решения внутренних дел государства, намеченный на конец 1619 г., отменили за ненадобностью.

"Великий государь" Филарет счёл, что сам знает, "чем Московскому государству полниться" и как устроить его, чтобы "пришло всё в достоинство". Только желая вовлечь едва оправлявшуюся от разорения страну в новую войну с Речью Посполитой, Филарет созвал земских представителей в 1621 и 1622 гг. И показал, во что российские власти испокон веков ставили представительные учреждения.

Участники Собора единодушно выступили за войну. Момент. но объяснению царя и патриарха, был самый удачный: Турция, Крым и Швеция призывали к совместным военным действиям против Речи Поснолитой. Пора было пересмотреть унизительные условия Деулинского перемирия и вернуть отнятые польским мечом русские земли. Война требовала больших расходов и жертв. Тем не менее выборные люди поддержали её единодушно. Духовенство готово было молиться о победе и жертвовать на неё деньги. Дворяне клялись "против польского и литовского короля… биться, не щадя голов своих". Купцы обещали "в помощь их государево казне… давать деньги"[122].

Филарет выслушал все эти верноподданнические речи благосклонно. Но, подумав, решил не воевать. Соборов он более десяти лет не созывал вовсе[123]. Все, конечно, смолчали.

Разговорить даже столь речистую публику, как купечество, стало сложно. Казалось бы, недавно купцы поддержали Всенародное ополчение, посадившее Михаила Фёдоровича на царство. А в 1620-х гг. представители правительства с превеликим трудом заставляли гостей (сословную группу богатейших купчин) говорить "прямо, не сомневаясь ни о чём и государевы опалы" не боясь.

Речь шла о торговых интересах, и правительство действительно прислушалось к мнению гостей — по замечательно читать, как купцы опасались "говорить… спроста"! Следует поверить летописцу, отметившему без иронии, что с возвращением Филарета "началась быть во всех людей великая тишина"…

В 1627 г. общее челобитье гостей и торговых людей "всех государевых городов" (центров недавнего ополчения, кстати сказать) против засилья на внутреннем рынке чужеземцев было попросту отвергнуто без объяснений[124]. Тогда, как и сейчас, власти полагали уместным разбавить поредевшее население собственной страны чужеземцами. Народ вновь замолчал — блага социального мира превосходили желание отыскать "правду" путём конфликта с высшей властью.

Справедливости ради надо сказать, что наиболее влиятельный из русских патриархов правил хотя и деспотично, но рассудительно и по-хозяйски благоразумно. Огромная патриаршая епархия, судя по жалованной грамоте царя Михаила Фёдоровича 1625 г., охватывала более 40 городов с пригородами и уездами — от Москвы до Крайнего Севера и Сибири. Филарет пользовался в ней невиданной ни до, ни после него архипастырской властью в ущерб правам светского приказа Большого дворца и привилегиям духовенства, исстари имевшего несудимые и тарханные грамоты, освобождавшие их владения от суда московских духовных и светских чиновников и от некоторых повинностей, подчиняя их непосредственно царю[125].

Это был оригинальный, но вполне логичный ход светских властей, издавна прибиравших к рукам судебные права архиереев. На словах ещё с Ивана Грозного цари признавали противность несудимых грамот священным правилам. На деле продолжали выдавать документы, освобождающие монастыри, церковные причты, вотчины и поместья от подсудности епархиальным архиереям по всем гражданским делам, а иногда и от взноса церковных пошлин.