Читать книгу "Предшественница - Дж. П. Делейни"

Я пытаюсь сосредоточиться на насущной проблеме: Эдварде. Чем чаще я говорю себе, что мне нужно с ним поговорить, тем чаще внутренний голос напоминает, что этого человека, отца моего ребенка, я совсем не знаю. Все, что я знаю, это что он человек незаурядный, а это то же самое, что необычный и одержимый. Я ведь по-прежнему не знаю, что произошло между ним и Эммой: ответственен ли он – морально или как-то иначе – за ее гибель, или Саймон с Кэрол по-своему заблуждались на его счет.

Я, как всегда, методична и расторопна. Покупаю три пачки разноцветных бумажек-самоклеек и превращаю одну из кухонных стен в огромную диаграмму связей. По левую руку я приклеиваю бумажку, на которой написано «НЕСЧАСТНЫЙ СЛУЧАЙ», затем, в ряд, «САМОУБИЙСТВО», «УБИТА САЙМОНОМ УЭЙКФИЛДОМ», «УБИТА ДЕОНОМ НЕЛЬСОНОМ» и «УБИТА НЕИЗВЕСТНЫМ». В конце, несколько неохотно, клею «УБИТА ЭДВАРДОМ МОНКФОРДОМ». Под каждой наклеиваю бумажки с уликами в пользу соответствующей версии. Если таковых нет, ставлю вопросительные знаки.

Под Эдвардом, к моей радости, оказывается всего пара листочков. Против Саймона улик тоже меньше, чем против остальных, хотя после беседы с Солом мне приходится добавить листок со словами «МЕСТЬ ЗА СЕКС С ЛУЧШИМ ДРУГОМ???».

Подумав немного, я прибавляю к ряду еще один листок: «УБИТА ИНСПЕКТОРОМ КЛАРКОМ». Ведь даже у полицейского был мотив. Оказавшись из-за Эммы в дураках, он лишился работы. Разумеется, на самом деле я не верю, что он это сделал, как не верю и в то, что это сделал Эдвард. Но Эмма явно вскружила ему голову, а я не хочу раньше времени отбрасывать какую бы то ни было версию.

Думая об инспекторе Кларке, я вспоминаю, что забыла спросить у него, знала ли полиция о соглядатае Эдварда. Йоргене что-то. Добавляю бумажку: «УБИТА СОГЛЯДАТАЕМ ЭДВАРДА». Итого девять версий.

Я смотрю на стену, и мне становится ясно, что все это ни к чему меня не привело. Как сказал инспектор Кларк, одно дело строить догадки и совсем другое – искать доказательства. У меня же тут одни предположения. Неудивительно, что коронер вынес «открытый вердикт».

Яркие цвета бумажек – как кричащее «современное искусство» на девственно чистом камне Дома один по Фолгейт-стрит. Вздохнув, я снимаю их и выбрасываю в корзину.

Корзина теперь полна, и я несу ее на улицу. Мусорные баки стоят сбоку от дома, почти на границе с домом номер три. Когда я высыпаю мусор, он вываливается в обратном порядке, сначала последнее, потом более давнее. Я вижу вчерашние продуктовые упаковки, «Санди мэгэзин» с прошлых выходных, пустой флакон из-под шампуня с той недели. И рисунок.

Я достаю его. Это тот, что Эдвард сделал перед отъездом, который он назвал хорошим, но оставить не захотел. Кажется, он нарисовал меня не один, а два раза. На главном рисунке моя голова повернута вправо. Он очень подробный: видны напряжение моих шейных мышц и изгиб ключицы. Но под ним, или поверх него, – второй рисунок, всего лишь несколько неровных, откровенных линий, сделанных неожиданно энергично и агрессивно: моя голова повернута в другую сторону, рот приоткрыт в каком-то оскале. Две головы, смотрящие в разные стороны, придают рисунку пугающее ощущение движения.

Который из них pentimento, а который – законченная работа? И почему Эдвард сказал, что с ним все в порядке? По какой-то причине не хотел показывать мне это двойственное изображение?

– Здравствуйте.

Я вздрагиваю. У самого забора стоит женщина лет сорока с рыжими кудрявыми волосами; она выбрасывает свой мусор.

– Простите, это я от неожиданности, – говорю я. – Здравствуйте.

Она показывает на первый дом: – Вы, я так понимаю, новый жилец? Я Мэгги.

Я пожимаю ей руку через ограду. – Джейн Кавендиш.

– Вообще-то, – признается она, – я тоже напугалась. Я сначала приняла вас за другую. За эту бедняжку.

По спине у меня пробегает холодок. – Вы знали Эмму?

– Говорили разок. Но она милая была. Симпатичная такая. Заглянула как-то с котенком, которого нашла, мы и поболтали.

– Когда это было?

Мэгги морщится: – Всего за пару недель до… ну, вы знаете.

Мэгги Эванс… Теперь я вспоминаю: это ее после смерти Эммы цитировали в местной газете; она говорила, как жителям района не нравится Дом один по Фолгейт-стрит.

– Так жалко ее было, – продолжает Мэгги. – Она сказала, что сидит на больничном, лечится от рака. Когда ее нашли, я подумала, не связано ли одно с другим, может, химиотерапия не помогла и она решила покончить с собой? Ясное дело, она мне по секрету сказала, но я решила, что должна сообщить полиции. Но мне сказали, что делалось вскрытие и рака у нее не было. Помню, я еще подумала, как это ужасно – победить такую страшную болезнь и вот так вот умереть.

– Да, – говорю я, но думаю: рак? Я уверена, что это была очередная ложь, но зачем?

– Учтите, – добавляет она, – я ей сказала, чтобы она этого котенка хозяину дома не показывала. Человек, построивший такой дом… – Ей хочется, чтобы эти слова повисли в воздухе, но молчать дольше нескольких секунд она не способна, и вскоре возвращается к своей любимой теме – этому дому. Несмотря на то, что она говорит, она явно наслаждается тем, что живет по соседству с пресловутым зданием. – Ну ладно, побегу, – наконец говорит она. – Пора детей чаем поить.

Я гадаю, как я справлюсь с этой стороной материнства – приостановкой своей жизни ради того, чтобы поить чаем детей и судачить с соседями. Но, наверное, есть вещи и похуже.

Я смотрю на рисунок у себя в руке. Мне в голову приносится еще одна ассоциация из тех времен, когда я изучала историю искусств. Янус, двуликий бог. Бог обмана.

Второе изображение – это вообще я? Или это – думаю я вдруг – Эмма Мэтьюз? И если это так, то почему Эдвард был на нее так зол?

Я жду, пока Мэгги уйдет, осторожно проникаю в слои содержимого бака и нахожу бумажки. Они слиплись, получился слоеный пирог из ярко-зеленых, красных и желтых листков. Я несу их обратно в дом. Все-таки они мне еще пригодятся.

Тогда: Эмма

С выходом на работу я тяну до последнего. Но к пятнице понимаю, что дальше так все-таки продолжаться не может. Я оставляю Лентяю немного корма, наполняю туалетный лоток и иду.

В офисе, по пути к своему столу, я чувствую, что на меня смотрят. Единственный, кто со мной заговаривает, это Брайан.

О, Эмма, говорит он, тебе уже лучше? Хорошо. Приходи на собрание по итогам месяца в десять.

По его поведению я понимаю, что ему ничего не сказали, но вот женщины – другое дело. Никто не смотрит мне в глаза. Каждый раз, когда я гляжу по сторонам, головы нарочито склоняются к экранам компьютеров.

Потом я вижу направляющуюся ко мне Аманду. Я быстро встаю и иду в туалет. Я знаю, что столкновения не избежать, но будет лучше, если оно состоится в каком-нибудь укромном месте, чем тут, у всех на глазах. Я едва успеваю – дверь еще не закрылась, как она распахивает ее так, что та отскакивает от маленького резинового стопора.