Читать книгу "Град Камен. Путешествие в Китеж - Николай Морохин"

Традиция такая была связана не с одним Светлояром. Марийцы из-под Козьмодемьянска еще в середине ХХ века продолжали ходить в окрестности города Кстово, и там навещали в летний ночной час несколько старых берез. Эти деревья росли возле обнаруженного археологами марийского городища, которое относится к началу II тысячелетия новой эры.

Ушли праведными, непокоренными, не изменившими своим богам прежние хозяева дальних заволжских лесов. И ведь именно об этом рассказывает Китежская легенда: она о городе, который стал подземным, был накрыт холмами с лесом, озерной водой, чтобы жители его спаслись от чужеземного поругания, сохранили свои святыни! Христианская идея вечной жизни праведников сомкнулась в Китежской легенде с древним марийским представлением о священных урочищах. Там обитают души тех, кто жил в прошлом или еще не родился, там можно встретить души героев и праведников. «Переселение» таких людей в природу – не наказание, а возможность почетного иного бытия и участия в делах своего народа. Марийская традиция паломничества в святые места, строгие запреты, которые заставляют трепетно к ним относиться, оказываются, по сути, очень похожими на то, что составляет русскую традицию и известно каждому, кто собрался на Светлояр. Две культуры идут друг другу навстречу. И на границе двух миров рождается одна из самых знаменитых российских легенд: русская и не только.

А само озеро, как такая природная святыня, оказалось в руках следующих хозяев. Это были уже русские поселенцы – совсем не похожие на тех, кто жил в керженской тайге до них, верившие уже не в Поро Кугу Юмо, не в лесных богов, которые владели деревьями, зверями, птицами, водами этой земли.

Удивительное озеро бежавшим в этот край старобрядцам требовалось не меньше, чем их предшественникам. Потому что, только владея таким чудом, любя его, можно с полным правом говорить соседям: «Мы есть! У нас – своя вера, своя земля, свои святыни!» Так всегда бывает в истории. И этим чувством – утверждения своих представлений о мире – переполнена статья семеновского старообрядца Степана Меледина «Китиж на Светлояром озере», та, что открыла длинную вереницу публикаций о природном чуде и всем, что связано с ним в народной памяти.

Официальная православная церковь не удержалась в свое время от попыток в пику старообрядцам убрать с лица земли «светлоярские соблазны и суеверия». По ним духовная консистория в 1836 году вела «Дело об уничтожении часовни, построенной без разрешения начальства, и об опровержении летописца об этом озере и граде Китеже». Протоиерей Смирнов обличал «раскол», негодовал против его святыни. Но в доносе на старообрядцев сравнивал их с «язычниками»: «Тут совершаются мольбы, обожаются сами деревья, приносятся им жертвы… Они представляют сущее подобие черемисских кереметей». Он, конечно же, не случайно вспомнил об этом. Выходит, что-то очень важное в традициях передавалось – от народа к народу. Даже когда казалось, что «чужие» совершенно ни при чем и все начинается с чистого листа.

Парадоксально, но святые места часто словно притягивают к себе человеческие конфликты.

Классический вид такого конфликта на Светлояре – пресловутые дискуссии. Да, герои Мельникова-Печерского приходили сюда просто услышать благостное пение, подержать в руке свечку, помолиться и посмотреть, не подаст ли о себе весточку зачарованный город. Но вскоре святое место, если судить по свидетельствам, стало собирать не только тех, кто шел приобщиться к чуду. Многие появлялись здесь словно бы помериться своими верами и истинами. Шли продемонстрировать, что эта святыня – именно их и никто другой не должен на нее больше посягать. Остальные – заблуждаются, путаются в трех соснах, не понимают очевидного.

«Разумеется, староверы и в настоящее время смотрят на озеро Светлое как на “свою” святыню и с горьким чувством обиды относятся к бесцеремонному вторжению православных… Староверам крайне тяжело бывать здесь в дни 22–24 июня, и с каждым годом число их уменьшается, являются же они, главным образом, для участия в прениях о вере, – писал в 1905 году Николай Оглоблин. – Не знаю, когда появилась на “горах” Светлояра православная часовня и начались прения миссионеров, но духовенство почти уже добилось изгнания староверов с озера…»

В начале ХХ века праздничное общение со святыней приобрело во многом черты «прений», а паломники часто представляли собой оголтелых начетников, которые, судя по всему, заблаговременно готовили аргументы, чтобы по-петушиному наброситься на тех, кто думает иначе.

О чем?

«Протопоп говорил на тему о необходимости существования церкви и о возможности спасения только при ее посредстве. Тема простая, общедоступная и уместная, но развивалась она столь пространно и протяженно, начиная буквально “с Адама”, и трактовалась с такими подробностями, что совсем пропадала для большинства слушателей. Для десятка же – другого знающих начетчиков все это было совершенно лишнее, чересчур известное, всем набившее оскомину, надоевшее. Против сотни старых доводов миссионера староверы могли привести сотню таких же старых возражений, столько же основательных и выведенных из того же общего источника… Словом, тут предстояло толчение воды, да еще застоявшейся, заплесневелой… Толчение было, вероятно, интересно для непосредственных участников обеих сторон, горевших желанием показать на людях, до какой степени виртуозности может доходить их миссионерский жар и угар и как велики их диалектические способности».

Так пишет Николай Оглоблин про «вступительное слово, тянувшееся более двух часов». Невольная аналогия. Здесь же, во Владимирском, спустя больше столетия я на каком-то семинаре или на конференции слушал «краткое напутственное слово» провинциального православного функционера о нравственности. Оно оказалось пятидесятиминутным. Голос был благостным, цитат было много, а мысль перескакивала с одного предмета на другой. При этом оратор удивительным образом четыре раза за это время умудрился сказать: «И я поднимаю этот бокал за то, чтобы…» – а затем остановиться, потому что он стоял на трибуне, а бокала на самом деле перед ним пока никакого не было: приятная часть мероприятия еще не началась.

Но вернемся к Оглоблину. «Прения шли бестолково и бесплодно. Несколько ораторов из толпы разом выступили со своими возражениями, вопросами, недоумениями, на которые и с помоста послышались ответы разных лиц: одному отвечал протопоп, другим попы, третьим миссионеры в поддевках. Произошло всеобщее бестолковое галденье, распространившееся на всю толпу, где также происходили отдельные схватки между староверами и любителями из православных. Слушать тут было нечего: все вертелось на схоластических тонкостях старых пережеванных вопросов о выеденных яйцах…»

«Попик до того вызубрил академический курс, что даже выпаливал иногда подстрочные “примечания”, состоявшие из самых добросовестных библиографических указаний на литературу предмета». Сегодня такие страшные слова мало кто решится написать или прочитать вслух. Но мне можно: вообще-то это не я пишу, это цитата – так сто лет назад написал Николай Оглоблин, богослов по одному из своих образований, сын настоятеля одной из главных святынь Руси киевского Софийского собора, и, вероятно, он хорошо отдавал отчет в том, что пишет. «Почти все эти миссионеры в поддевках – бывшие старообрядцы, большие знатоки разных стapoверческих толков и потому очень охотно привлекаемые в ряды миссионеров. Получают они по 10 руб. в месяц, не считая расходов на разъезды и проч. Впереди же многим из них улыбаются ряса и сытая жизнь приходского попа… – комментирует Оглоблин. И здесь же звучат слова, брошенные из толпы кем-то из старообрядцев: “Продают себя и своих, поправши веру отцов и дедов… да к рясе подбираются, как вот эта красная рожа… Знают только брюхо себе наращивать… ироды!..”» С «попиком» дискутировал молодой рыжеволосый старовер, тоже знаток Писания. Это была «средневековая картина прений о вере, да еще на такие узкие темы – об антихристе, о “седьми просфорах”, о “хождении посолонь”, о троеперстии и двуперстии и т. п. Больно было за этих богато наделенных людей, не нашедших еще пока, и не по своей вине, более глубоких и жизненных предметов для собеседования…» – так показалось Оглоблину.