Читать книгу "Катулл - Валентин Пронин"

Никогда больше Катулл не дотронется до ее руки, разве что за порогом смерти. Да существует ли в действительности подземная юдоль – с Хароном, перевозящим через реку забвения толпы скорбных теней, с трехголовым псом Цербером, с судьями Эаком и Радамантом, с чудовищами и химерами? Ни Сократ, ни Аристотель, ни Эпикур – величайшие мудрецы Греции – не верили в это. Может быть, в каких-то иных, неведомых еще людям сферах витают души умерших, и там только Катуллу предстоит коснуться родной души Спурия и приблизиться к гениальной Сафо.

Катулл, раздумывая, качал головой и делал угловато-резкие, непроизвольные жесты. Потом что-то припомнил, с отвращением отпрянул от чего-то неведомого и будто увидел себя со стороны: голый, взлохмаченный человек прыгает обезьяной по тесному, ограниченному кирпичной кладкой пространству, гримасничает и несвязно бормочет, воображая себя страдальцем и великим поэтом. Видеть это было настолько постыдно, что захотелось воткнуть этому самовлюбленному дураку кинжал под левый сосок.

Усилием воли Катулл отвлек себя от вполне оправданного искушения и тут заметил крошечное желтенькое насекомое, ползающее по стене. Катулл раздраженно сгонял этого прыткого жучка, клопа или мушку, – насекомое исчезало, но опять и опять появлялось, суетливо толклось, мелькало, лезло в глаза, доведя его наконец до бешенства. Огонь светильника дрожал и кружился, стены отодвигались вдаль, нагнетая бредовый ужас, а мушка все ползала и ползала перед ним.

Он понял, что надо взять себя в руки или завтра будет поздно. Порылся в сундучке, достал настой чемерицы – лекарства от ипохондрии и безумия. Чемерицу принес ему Корнифиций, который сам воспользовался ею около года назад и испытал ее благотворное действие. Разбавив настой вином, Катулл выпил его и улегся лицом вниз. Сон не приходил, но ему уже не было страшно, только глубокая тихая печаль владела им. Он закрыл глаза и предался воспоминаниям.

Это произошло с ним в тот поздний вечер, когда он бежал из дома Аттика. Вернулась его старая неизлечимая болезнь – мучительное наваждение ревности. Он глухо рыдал и хрустел зубами, представляя Клодию в объятиях Руфа. Видения их ласк становились все бесстыднее, и Катулл завыл от горя, как больной пес.

Он шел, спотыкаясь, по опустевшим улицам, гонимый изощренной пыткой, придуманной для него судьбой. Он обходил редких прохожих, прижимаясь к стенам домов, ускользал от света факелов и вопросов ночной стражи, шарахался от шепота невидимых в темноте женщин и продолжал идти через опасный, призрачный Рим.

Сам не зная каким чудом, он отыскал в пригородном поселке за Тибром убогую хижину Агамеды.

Ни один злобный разбойник не настиг его в путанице римских улиц, не удушил, не зарезал, не отобрал кошелек и дорогую накидку. Ни один пьяный верзила не оскорбил его и не ударил. Он мог бы стать добычей изуверов из тайной восточной секты и истечь кровью в каком-нибудь подвале перед их смрадным алтарем или попасть в гнусный притон одетых в женские платья распутных скопцов – безбородых жрецов Кибелы… Наконец, его могли загрызть бродячие собаки, или он сломал бы ногу, упал с моста и утонул в Тибре…

Судьба хранила его на этот раз, и он добрался благополучно.

Катулл стукнул в ветхую дверцу. Она отворилась, будто его здесь ждали, и костлявая рука Агамеды поднесла светильник к его лицу.

– Входи, – сказала Агамеда, нисколько не удивившись.

– Где женщина, которая напомнила мне… ту, которую я люблю?

– Ее можно будет найти завтра.

Катулл бросил на пол глухо звякнувший кошелек.

– Она нужна мне сейчас… – прохрипел он.

– Климена, отсчитай пять сестерциев, а остальное верни, – сказала Агамеда сестре. – Отведи его к Канидии. Скажи, что я приказала.

Катулл долго ждал в темноте. За перегородкой шептались. Потом Катулл увидел высокую тень удалявшегося мужчины. Климена зажгла плошку с маслом и захихикала:

– Вот наша Канидия… Желаю приятно провести время, мой дорогой… Да поддержит тебя Приап…

Катулл нетерпеливо топнул, старуха исчезла. Катулл сел на скамью и поднял глаза – перед ним в полутьме стояла… Клодия. Лицо почти не было различимо, но фигура в длинной белой тунике и золотистые волосы, небрежно заколотые на затылке и падавшие на плечи длинными прядями, несомненно, принадлежали прекрасной патрицианке. И все-таки перед ним стояла всего лишь проститутка Канидия.

– Ты дашь мне десять… нет, пятнадцать сестерциев? – спросила она.

Катулл привлек ее к себе и жадно гладил покатые плечи и стройную шею. Он боялся посмотреть ей в лицо.

– Погаси огонь… – сказал он.

Канидия дунула на светильник и привычным движением сбросила тунику. Потом она опустилась на колени и прижалась к нему. Пышные волосы, которые она распустила, тряхнув головой, накрыли его легким плащом, он ощутил упругость ее тела.

– Не томись…. – шептала Канидия. – Я полюблю тебя от души, я ведь добрая…

Катулл плакал от унижения, проклиная себя за то, что таким способом решил рассеять свою тоску. Ему претила продажная нежность Канидии, играющей для него роль возлюбленной; он чувствовал, как он жалок даже в глазах этой все повидавшей, немолодой проститутки. Он хотел встать, но Канидия его удержала.

– Останься, куда ты денешься ночью? – сказала она, целуя его в мокрую щеку. – Плюнь на все, дружок… Забудь свою злую гордячку… Я думаю, ты хороший человек, вот тебе и не повезло…

Когда заголубел рассвет в щелках каморки, она спросила его:

– Не спишь? – и похвалила: – Ты ретивый жеребчик. Чего еще нужно твоей милой, уж не знаю.

Катулл без отвращения глядел на ее плоское, рябое лицо. В ее хрипловатом голосе и мягких движениях было что-то неуловимо напоминающее Клодию, кроме явного сходства фигуры и роскошных волос.

– Ты любишь стихи? – неожиданно спросил Катулл.

Канидия лукаво посмотрела на него круглыми глазами: видимо, мужчины, которых она знала, никогда не задавали ей таких вопросов.

– Конечно, люблю. – Канидия засмеялась. – А ты думаешь, я только на одно и способна? Нет, дружок, я и в стихах малость разбираюсь. Но больше всего мне нравится, когда их поют. Мой отец – этруск из Арреция. Этруски – народ музыкальный, у нас часто поют и играют на разных инструментах.

Наклонившись к Катуллу, Канидия вполголоса пропела песенку о моряке, уплывшем на крутобоком корабле в далекие страны, и о верной его подружке, которая ждет не дождется возвращения бравого парня. Катулл слушал с удовольствием… Отбросив последние сомнения, Канидия стала считать его славным и непритязательным малым.

– Еще мне запомнилась любовная песня о воробышке… Ты не знаешь ее?

Катулл насторожился и покачал головой.

– Клянусь Венерой Мурсийской, моей покровительницей, я никогда не слышала приятнее слов, чем в этой песенке, – продолжала Канидия. – Ее пел один юноша, который ходил ко мне в прошлом году. Милый юноша, я даже его запомнила. – Она произнесла последние слова с гордостью и посмотрела, какое впечатление они произвели на Катулла. Он поднял брови и поощрительно улыбнулся.