Читать книгу "Обреченная - Элизабет Силвер"

– Правда? – рассмеялась я. – Она сказала вам это как бы между прочим за обедом в милой беседе? В уединенном уголке «Адамс, Штайнберг энд Коулсон партнерз ассошиэйтс»?

Стэнстед не повелся на мою шутку.

– Она – сверхавторитарная мать. Вы когда-нибудь слышали о таком стереотипе? Она воспитала в своей дочери чувство вины. – Я сглотнула. – Вы не думали о том, что Сара Диксон жила в заточении, как какая-то маленькая глупенькая Рапунцель? Конечно, так и было. Она была несчастна. Почему бы иначе она связалась с таким человеком, как мой отец?

Оливер снова схватил ручку и начал щелкать ею о свою голову. Беспрерывно, словно это могло заглушить меня.

– Марлин на практике оттачивала искусство игры на чувстве вины, – продолжала я. – Как думаете, почему она так одинока? Это приводит к изоляции, грызет, как термит, выедающий ваши внутренности.

– Очень мило, Ноа, – сказал юрист, легонько фыркнув в мою сторону. – Вы изучали поэзию по переписке?

– Стараюсь, Олли. Стараюсь.

Он перестал щелкать ручкой и положил ее.

– Вы сдались?

– Полагаю, да.

Адвокат коснулся шеи дрожащей рукой, обхватил ее пальцами и прокашлялся. Только на этот раз он не стал смотреть на бумаги у себя в руках. Он улыбнулся мне, неуклюже, словно его не дразнили много лет, словно он в жизни никогда не был ни с кем настолько близок, чтобы его хоть раз дразнили, и словно его настигло лингвоэротическое возбуждение, которое вызывают все эти разговоры о мужчинах-смертниках в одиноких братиславских женщинах. Часть моего «я» хотела игры, а другая часть не была уверена в том, чего именно хотел он.

– Так в чем вы чувствуете себя виноватым? – спросила я. – У всех есть что-то за душой. Вы списывали на контрольной по математике? Вы спали с девушкой лучшего друга? Вы наврали родителям, где вы были той самой ночью, когда разбили машину?

– Давайте вернемся к делу.

Однако Стэнстед все еще ухмылялся.

– Олли, – сказала я. – Это тянется почти пять месяцев.

– Не Марлин засадила вас сюда, – настаивал он.

– Отклоняетесь от темы, – сказала я, – но ничего.

– Мы с Марлин работаем над этим делом вместе. – Адвокат так подчеркнул слово «вместе», что я различила практически все его слоги, все звуки.

– Тогда как получилось, что я не видела ее несколько месяцев? – спросила я. – А когда она приходит, то говорит лишь о прошении о помиловании, а не о ходатайстве, над которым вы работаете. Она никогда не говорила об этом вновь открывшемся обстоятельстве, о котором говорите вы. Вы уверены, что Марлин не пытается таким способом намеренно слить все дело? Помилование к новому процессу не приведет, Олли. Она это знает. Таково ваше детище? Если так, то вы заблуждаетесь. Здесь она работает против вас. Поверьте мне.

– Это не бейсбол, Ноа. Юристы не «сливают» дела. Особенно апелляционные.

– Вы явно плохо знаете Марлин.

Оливер не ответил.

– Послушайте, Олли. Никто никогда не меняет своего мнения о смертной казни, когда дело идет о его ребенке, – сказала я. – Вы никогда об этом не думали? Никто никогда не делает такого крутого поворота, если ему ничего не надо доказать себе. Вы не думаете, что она все же чувствует себя немного виноватой?

Стэнстед снова рассмеялся. Неловко. И слишком громко. Мне даже показалось, что из уголка его рта вылетело немного слюны, прежде чем он закрыл его, пытаясь снова заговорить.

– Вы знаете, почему она помогает вам, Ноа. Она больше не верит…

– Черт побери, Олли, – воскликнула я, – вы не слушаете!

Юрист вытер угол рта.

– Марлин больше не считает, что даже худший из худших заслуживает смерти. Если она и чувствует вину, то только за то, что обусловила ваш приговор своими показаниями. Теми словами, которые вы перечитывали раз за разом в…

– Пожалуйста, не надо больше этого праведного монолога, – сказала я. – Особенно про Марлин. Господи, какого черта вы пошли в юридический колледж? И не надо говорить, что это потому, что вы верите в правосудие и справедливость.

Оливер вытер пальцами мокрые круги вокруг глаз и выдавил улыбку.

– Потому, что я хотел помогать людям.

Я рассмеялась.

– Это правда, – сказал он.

– Хватит, Олли. Просто скажите, что вам хотелось зарабатывать деньги. Стать частью компании. Или защищать «права граждан» из-за несправедливости по отношению к вашей любимой тетушке, которая была матерью-одиночкой, или что там еще, но не надо становиться стандартным. Вы уже начали было мне нравиться.

– А я уж начал было доверять вам, – сказал мой собеседник, словно столкнувшись со мной вечером в баре. – Я уж начал было верить, что вам не все равно, что мы здесь делаем.

– Мы? – рассмеялась я.

– «Матери против смертной казни». Я. Марлин.

Пока Оливер говорил, он в какой-то момент отвернулся от меня, поглаживая свой безымянный палец, словно там было кольцо. Я не стала об этом спрашивать. Я просто позволила ему крутить невидимое кольцо то по часовой стрелке, то против, пока он снова не был готов заговорить.

– Ладно, – сказал он. – Мне есть что вам сказать.

– Я это знала! Я знала!

Губы Стэнстеда странным образом изогнулись, словно он наполовину улыбался, наполовину хмурился.

– Не так уж это и важно. Просто когда я почти пять лет назад путешествовал…

– Да, на автобусе по Америке…

– Да, – сказал юрист, переведя дух, прежде чем продолжить. – Во время моего автобусного тура я остановился в Филадельфии. Наверное, следует сказать сначала, что когда покинул Лондон, я не знал, что буду дальше делать со своей жизнью. Мне хотелось работать с людьми, это я понимал, но в особенности тогда я еще не был ни в чем уверен.

– Олли…

– Просто послушайте, – сказал адвокат, борясь с собой. – Когда я был здесь, я сразу же решил пойти в юридический колледж. Был июль две тысячи четвертого. Я путешествовал с несколькими школьными товарищами, которые думали поступать в юридический колледж в Америке, и поэтому кто-то предложил пойти в суд и посмотреть несколько заседаний, чтобы понять, на что это похоже. Ну я и вошел в суд – и оказался на вашем процессе.

Мне захотелось сорвать майку. Выпить воды. Пробежаться по беговой дорожке.

– Это было почти десять лет назад, – сказала я наконец.

Оливер ждал, пока я заговорю первой. Терпеливо, безропотно ждал. Словно бы в момент его исповеди он стал более яркой своей версией, как бы написанной по трафарету.

– И после стольких лет вас все еще интересует мое дело? – спросила я.

– Я был здесь всего один день, – ответил Стэнстед, – но что-то поразило меня своей странностью, и я много лет над этим думал. Во-первых, я не понимал, почему вы отказались защищаться, хотя основная часть свидетельств против вас была слабой. То есть вам всего-то надо было встать и очистить свое имя, объяснить все с вашей стороны. Люди не сдаются так быстро – разве что они лгут или покрывают кого-то или что-то. Для меня это было непонятно тогда и непонятно сегодня. Во-вторых, меня удивило то, что ваш отец не выступал в вашу защиту на последнем слушании.