Читать книгу "Грешная и желанная - Джулия Энн Лонг"

– О да. У меня есть медали и все такое, – сухо произнес Йен. – Я был отважен. Насколько это вообще возможно – так мне говорили. Просто недостаточно быстр, чтобы вернуться за ней и не дать себя проткнуть. Так что я спас ее ребенка, но видел, как умирала она. И теперь время от времени вижу это во сне.

Тэнзи долго молчала, осмысливая сказанное.

– Ну, зато у тебя есть медали, – задумчиво произнесла она.

Он запрокинул голову и захохотал, тут же прикусив губу, чтобы приглушить смех.

Тэнзи тоже засмеялась.

Она сказала именно то, что нужно. «Ну, ты сделал все, что мог» или «это не твоя вина» – все это ничего не значит, пусть даже является чистой правдой. Не имеет значения, как сильно ты стараешься все логически обосновать и оправдаться, сны все равно тебя преследуют.

И она это знает.

– А ты знаешь… в чем тут совпадение, Йен? Мои родители хотели, чтобы умерла я, а не мой брат.

Это было настолько ужасно, что мозг сначала просто не воспринял услышанное. Все равно что она призналась в убийстве.

Йен даже заикаться начал.

– Ты наверняка ошиблась…

– Я слышала, как они об этом разговаривали. – Она произнесла это очень буднично, но он расслышал в ее голосе безумное напряжение. – Точнее, подслушала. Мама сказала, сразу после гибели брата: лучше бы это была наша девочка!

Йену показалось, что кто-то ударил его прямо в сердце.

Его потрясло то, что слова по-настоящему причиняли боль, да еще какую.

А сразу следом нахлынула убийственная беспомощность. Как будто он снова опоздал на секунду, не успел, и пушечный выстрел разнес человека в клочки.

– Люди говорят ужасные, неправильные вещи, когда им страшно больно, Тэнзи. На самом деле они так не думают.

– Но иногда ты просто знаешь, ведь так? У тебя много братьев и сестер. Ты должен знать. Они любили меня, но брата любили больше. Он был их гордость и надежда, их наследник и все такое. А я – просто девушка. Понимаешь, я его тоже любила. Но думаю, мне всегда хотелось значить для них чуть больше, чем я значила.

Любовь.

Йен не сказал: «опять это слово».

Он полагал, что это очень многое объясняет про мисс Титанию Дэнфорт и ее тягу к всеобщему вниманию.

Он всегда подозревал, что Колин был любимчиком матери. А Женевьева и Оливия – любимицами отца. В общем-то его это не волновало. В родительском доме ему всегда хватало тепла – и ласкового пренебрежения – чтобы не думать об этом. Из эгоистичных соображений он бы с радостью пошел на виселицу вместо Колина. Чтобы избавить себя от вида умирающего Колина и чтобы не дать матери стать свидетельницей его смерти.

Каждый день, проведенный Колином в Ньюгейте, был для Йена пыткой, но он постарался, чтобы тот никогда об этом не узнал. Предпочитал и дальше изображать лихую беззаботность.

То, что Колин все же сумел избежать смерти, было очень типично для него.

– Родители любили тебя, Тэнзи. – Наверняка это правда. Йену казалось, что силой своих слов он может сделать это правдой. – Может быть, они просто больше беспокоились за тебя, чем за твоего брата.

– Конечно, они меня любили, – рассеянно отозвалась она. – Я это знаю, не волнуйся. Достаточно, чтобы угрожать мне – в завещании, ни больше ни меньше, – потерей всего, что я когда-либо знала или любила, в случае, если я не выйду замуж за солидный титул, тем самым обеспечив заботу о себе до конца своих дней. Они не верили, что я сумею сама все сделать правильно. Думали, я совершу какой-нибудь опрометчивый поступок.

– В таком случае они знали тебя очень хорошо.

Она улыбнулась одним уголком рта, затем и другим. Улыбка вышла кривая, язвительная.

А затем рассмеялась, довольная собой. Смех у нее был чудесный – озорной и мелодичный.

Отсмеявшись, Тэнзи вздохнула.

– Хорошо, когда тебя знают, – тоскливо сказала она.

– Они погибли в дорожной катастрофе?

Она кивнула.

– Какие они были?

Сам Йен не знал, как начинать ответ на подобный вопрос – если бы ему его задали. То, что она успела рассказать, говорило столько же о ее родителях, сколько и о ней самой.

Тэнзи немного помолчала, видимо, размышляя.

– Мама всегда смеялась. Она любила петь. Любила полевые цветы. Колумбины – не знаю, растут ли они тут. Они похожи на маленькие бумажные фонарики. И астры, багряные. Как багряные звезды. Цикорий, лютики, кружева королевы Анны. Голубые напоминали ей глаза моего отца. Когда у меня будет дом – мой собственный постоянный дом – я хочу посадить их все в моем саду, чтобы снова почувствовать себя дома. Я обещала маме, что если когда-нибудь попаду в Англию, отвезу их туда. Она разговаривала с цветами, чтобы они лучше росли. – Теперь Тэнзи улыбалась. – В каком-то смысле считала их своими детьми.

У Йена зрело подозрение.

– А твой отец, случайно, не курил? – спросил он, изо всех сил изображая отсутствие интереса. – Сигары, сигареты?

– Курил! Ой, мой отец… Его смех был лучшей мелодией на свете. Мама умела его рассмешить, но лучше всех получалось у меня. Его сюртук пах табаком… он сам скручивал себе сигареты из особенно едкого сорта, к которому как-то пристрастился. Мама этот табак терпеть не могла. – Тэнзи слабо улыбнулась. – А по ночам он украдкой выпивал немного виски. Это она тоже ненавидела. Или притворялась, что терпеть не может. Мне кажется, ему нравилось, когда она его бранила. Иногда это дает тебе почувствовать, что о тебе заботятся, правда?

– Да, пожалуй, – негромко отозвался Йен. У него в голове словно щелкали колесики, расставляя все по местам.

На что это все было похоже?

Насколько она была одинокой. И, учитывая все обстоятельства, чертовски живучей.

Он невольно сжал ее руку чуть крепче, бессознательно передавая ей часть своих сил.

Она сжала его руку в ответ.

– Мне пришлось вместе с поверенными разбираться с кое-какими незавершенными делами в папином бизнесе, – рассказывала Тэнзи, – потом я помогала закрыть дом, уволила слуг, почти всех. Осталось несколько человек, чтобы следить за домом, и несколько в конюшнях. Им всем я готова доверить собственную жизнь. А вот потом… Знаешь, на что это было похоже, Йен? Все равно что пойти в театр. И спектакль, который я пришла смотреть, – это моя жизнь. Чудесный спектакль. Но вдруг он заканчивается, когда ты этого совсем не ждешь, но тебе запрещают уйти, и тебе придется сидеть в театре вечно, потому что ты заперт в нем навсегда. Ужасное слово – навсегда.

– Его нужно запретить и изъять из словарей, – согласился Йен.

Тэнзи улыбнулась.

– И какое-то время я чувствовала, как будто… – она с серьезным лицом повернулась к нему, и Йен с удовольствием увидел, как выглядят ее серебристые глаза при свете лампы – теплые и туманные, – …трудно объяснить… как будто я закончила школу и выучилась там всему, чему только можно научиться, и больше ничто не может меня удивить. Или напугать.