Читать книгу "Тобол. Много званых - Алексей Иванов"

– Ради нашей дружбы, Тулишэнь, я напишу царю Петру письмо и буду склонять его поступиться Аюкой, – соврал Матвей Петрович, глядя в узкие и умные глаза Тулишэня. «Шиш, не обхитришь», – думал он. Никогда он не напишет такого письма и не станет уговаривать царя помогать богдыхану.

– Господин посланник говорит, что после войны с Джунгарией господин даотай станет самым богатым человеком в своём государстве.

«Самым богатым человеком без башки», – подумал Матвей Петрович.

– Господин посланник приказывает мне выйти, – сказал Чонг.

– Ну так выйди, Кузьма.

Чонг поклонился Гагарину, отодвинул засов на двери и вышел.

Тулишэнь поднялся с лавки, задвинул засовчик обратно, вынул из просторного рукава халата шёлковую коробочку и с поклоном протянул её Матвею Петровичу. Матвей Петрович откинул крышку. В коробочке сияли изумруды из копей Шаньдао – плата за пушнину, которую князь Гагарин отправил Тулишэню мимо таможни с караваном Михайлы Гусятникова. Тулишэнь улыбнулся, увидев удовольствие Гагарина. Всё было понятно без толмача. Пусть царь и богдыхан бодаются лбами, а у них своя выгода.

– Благодарю, Тулишэнь! – князь Гагарин встал и снова обнял китайца.

– Ста-рий дру-га, – ответил Тулишэнь по-русски.

Выходя от Тулишэня, Матвей Петрович думал о том, что китайское посольство обернётся до Аюки-хана и назад примерно за полгода. К этому времени в Тобольск из Москвы прибудет следующий китайский караван. Надо соединить Тулишэня и караван, чтобы Тулишэнь увёз с собой новый груз пушнины. Для Матвея Петровича от такого прямого и беспошлинного торга выгода была раза в три выше московской цены. Золотое дно!

Матвей Петрович не обращал внимания на толчею Гостиного двора, но у таможенной башни его остановил Ходжа Касым.

– Чем ты разгневан на меня, господин? – с напором спросил Ходжа.

Матвей Петрович не понял, о чём речь.

– Почему все мои лавки ты взял за караул, и не даёшь мне продавать?

Матвей Петрович вспомнил о своём приказе Бибикову.

– Потому что все твои товары с китайского каравана я беру в казну по казённой цене. Скажи спасибо, Касым, что хоть казённую цену даю. Мог бы совсем ничего не дать, а тебя в холодную посадить!

– За что такая немилость, господин? – Касым сдерживался, но в глазах его блеснула ненависть. Своей властью князь Гагарин ужимал его везде, где сталкивались их интересы. Конечно, зачем губернатору такой соперник?

– Вы, бухарцы, в китайский торг больше соваться не смейте.

– Бухарцы всегда торговали с Китаем!

– А отныне – всё! – отрезал Гагарин. – Отторговались! В караваны соседиться я тебе запрещаю. Все дела с караванами я один поведу.

Шибко уж вольготно устроились эти бухарцы в Сибири. Все лучшие куски – у них. Пора посадить азиятов на хлеб и воду.

– Я на тебя жаловаться вашему царю буду, – зло предупредил Касым.

– Да хоть зажалуйся, – спокойно сказал Матвей Петрович, отодвигая Касыма с дороги. – Кто поверит махометанину против русского губернатора?

Глава 6

Богдойский албазинец

В Софийском соборе Ремезов увидел Кузьму Чонга. Народу в храме было немного, и сразу бросалось в глаза одеяние посольского толмача: яркий жёлтый халат непривычного покроя и чёрный бархатный нагрудник с цветной вышивкой – должностной знак. Чонг изумлённо озирал огромный, освещённый свечами иконостас собора и крестился двумя перстами.

– Знаменье положено класть щепотью, – подходя, негромко сказал Ремезов и показал Чонгу пальцы, сложенные в щепоть.

– Я не знал, мой господин, – виновато ответил Чонг по-русски.

– Ты китаец?

– Здесь – китаец, а в Китае меня считают русским, – улыбнулся Чонг. – Мой отец – пленный из Албазина.

– Значит, теперь и богдойские албазинцы есть, – хмыкнул Ремезов.

– Что значит богдойские, мой господин?

– Богдойские – люди богдыхана. Не называй меня господином, у нас так не говорят. Я тебе дядя Семён буду. От отца православный?

– Да, дядя Семён. Я первый раз в жизни в каменной церкви.

– В Иркутске, вроде, тоже каменная.

– Закрыта была. Что-то там рухнуло.

– Приходи ко мне, – сказал Ремезов. – Накормлю по-человечески, про Китай и Камбалык расскажешь. Я Ремезов, архитектон тобольский.

Семён Ульянович всегда старался затащить к себе любого, кто мог поведать что-нибудь интересное о чужих землях, – купца, промышленника, казака-землеходца или подьячего при посольстве. У него в гостях бывали и лукавые бухарцы, и горделивые джунгары. Душевный разговор с глазу на глаз, да ещё и под бражку, был лучшим способом узнать о дальних краях.

Двенадцать лет назад Семёну Ульяновичу повезло два дня допрашивать самого Володьку Атласова. Свирепый был мужик. Он ехал из Якутска в Москву и вёз диковинного пленного человека Денбея из морской страны Епон. Атласов пил брагу, как квас, и рассказывал про страну Камчатку, про водяных коров и огнедышащие горы. Семён Ульянович упросил воеводу Черкасского сломать якутскую печать на «сказке» Атласова о камчатских делах и переписал «сказку» для себя. В прошлом году Матвей Петрович сообщил Ремезову, что потом стряслось с Володькой: вернувшись в Якутск, он угодил в тюрьму, просидел на цепи три года, но выбрался; затем на своей Камчатке разворовался и озверел, и свои же казаки зарезали его. А епонского Денбея в Москве пожаловал сам царь Пётр; Денбей принял святое крещение, жительствовал у князя Гагарина и служил в Артиллерийском приказе.

В Тобольской Приказной палате дьяки знали о странной причуде архитектона и порой давали почитать старые казённые грамоты: «допросные речи» охочих людей, «доезды» служилых полковников и «сказки» казачьих атаманов. Всё самое важное Семён Ульянович старательно переписывал в свои сочинения: про жизнь инородцев – в «Описание сибирских народов», про землю, горы и реки, про деревья и зверей – в «Служебную книгу», а если попадались чертежи, то перерисовывал их в «Хорографию» – изборник чертежей. Никто Ремезову эту работу не поручал, никто за неё не платил, да никому она и не была нужна, но Семёна Ульяновича сжигало любопытство.

Таинственным Китаем он увлёкся уже давно. Когда Семёну Ремезову было восемнадцать, в ссылку привезли хорвата-книжника Юрью Крижанича – он показался чем-то подозрителен царедворцам, и его на пятнадцать лет упекли в Тобольск. В конце своего царствия Алексей Михайлович направил в Китай посольство грека Микулая Спафария. Когда до Крижанича дошёл слух, что скоро прибудет посольство, хорват быстро написал для Спафария целый трактат о державе Богдо – «Письмо о китайском торгу». Сей трактат Спафарий увёз с собой в Пекин, чтобы изучать по дороге. Вернулся грек через полтора года. Крижанича в Тобольске уже не было: его отпустили. И Спафарий отдал рукопись Ульяну Ремезову, отцу Семёна. Вот так Китай и зацепил Семёна Ульяновича. Но Крижанич свои сведения о Богдо добывал у бухарцев, ездивших туда по купеческим делам, а у Семёна Ульяновича сейчас была возможность поговорить с почти настоящим китайцем.