Читать книгу "Венец Гекаты - Наталья Александрова"

Лизе снова задавали разные вопросы, на первый взгляд совершенно бессмысленные. Потом появились двое санитаров с носилками, и Лену — точнее, то, что когда-то было Леной, — унесли. Наконец и милиционеры, задав последние вопросы, удалились, сказав на прощание, что Лизу вызовет следователь для дачи показаний.

И наконец она осталась одна.

Закрыв дверь за милицией, она заметалась по квартире, как дикий зверь по клетке.

Она не могла здесь оставаться! Все здесь пропахло смертью, убийством, ужасом. Тут совсем недавно хозяйничал убийца, эти стены видели агонию Лены.

Лиза поняла, что ни за что не сможет заснуть в этой квартире, да какое там заснуть — она просто задыхалась!

Взглянув на бутылку коньяка, она почувствовала сильную тошноту. Как ни странно, это помогло ей взять себя в руки и принять разумное решение: нужно куда-то попроситься ночевать.

Только не к родителям — они с ума сойдут, если заявиться к ним в такое позднее время и в таком состоянии.

Перебрав все доступные варианты, Лиза остановилась на своей однокласснице Верочке Симагиной: она не замужем, ложится поздно, а самое главное — у Верочки легкий, незлобивый характер.

Лиза с трудом вспомнила телефон одноклассницы (не потому, что забыла его, а потому, что сейчас ей любые, самые простые действия давались с трудом).

Голос у Верочки был заспанный, она уже легла, но, услышав дрожащий Лизин голос, всполошилась и сразу согласилась, чтобы та приехала к ней ночевать.

Лиза поспешно собралась, вышла на улицу.

На улице было темно, тихо и безлюдно.

Только сейчас до нее дошло, что доехать до подруги в такое время будет совсем непросто — машину поймать в их районе трудно, а общественный транспорт уже не работает.

И тут в конце улицы показалась неприметная серая машина.

Лиза бросилась к краю тротуара, замахала рукой.

Машина остановилась, приоткрылась дверца. Лиза увидела лицо водителя — мрачное, неприветливое, с круглыми совиными глазами и крючковатым, похожим на клюв носом.

Впрочем, выбирать ей не приходилось.

— Подвезете к Пяти Углам? — спросила девушка, наклонившись.

— Садитесь, — водитель шире распахнул дверцу. Лиза опустилась на сиденье и прикрыла глаза.

Мария Антоновна шла по темному коридору со свечой в руке.

Ночной дворец жил своей собственной, бессонной жизнью: где-то тихо поскрипывал рассыхающийся паркет, пел свою унылую песню ветер в печных трубах, печально позвякивали хрустальные подвески люстр. Где-то далеко, должно быть, в библиотеке или в кабинете Дмитрия Львовича, пробили полночь большие напольные часы.

Впереди мелькнула неровная, трепещущая полоска света.

Мария Антоновна приблизилась к неплотно прикрытой двери, постучала в нее костяшками пальцев.

В ее душе, всегда такой решительной и не знающей сомнений, вдруг шевельнулся червячок неуверенности.

— Заходите, сударыня! — донесся из-за двери приглушенный голос.

Нарышкина немного помедлила, но все же толкнула дверь и с непривычной робостью вошла в комнату старой гувернантки.

В углу комнаты рдела темно-красная лампада, освещавшая одинокую икону на стене, скудно обставленное помещение и его престарелую обитательницу.

Впрочем, в этом колеблющемся тусклом свете мадемуазель д’Аттиньи выглядела странно помолодевшей. Она показалась Марии Антоновне выше и стройнее, чем обычно. До самых глаз гувернантка была закутана в черное шелковое покрывало, из-под которого ее черные глаза выглядывали с каким-то странным и даже пугающим выражением.

Посреди комнаты стоял стол, накрытый алой бархатной скатертью. На нем лежали темные карты с непривычным рисунком, стояли бокал рубинового стекла и темная запыленная бутылка.

В углу комнаты шевельнулся какой-то сгусток тьмы. Марии Антоновне померещилась огромная черная собака, лежавшая на полу. Она изумленно вгляделась и тут же с облегчением поняла: то, что она приняла за собаку, была брошенная на пол меховая ротонда, крытая черным бархатом.

Мария Антоновна привычно подняла руку, чтобы перекреститься на икону — но тут же в испуге опустила ее: то, что сперва показалось ей обыкновенной иконой, было потемневшей от времени гравюрой в черной деревянной рамке. Гравюра изображала высокую женщину в черной мантии, немного напоминающую саму мадемуазель д’Аттиньи. На плече этой женщины сидел ворон, у ног бежала огромная черная собака с оскаленной пастью.

— Хорошо, что вы пришли, сударыня, — проговорила гувернантка непривычно решительным, даже властным голосом.

Она поставила на стол оплывшую свечу в простом медном подсвечнике, предварительно запалив ее от лампады. Затем подняла со стола темную бутылку, налила из нее в бокал рубиновое вино, протянула его Марии Антоновне:

— Выпейте, сударыня!

— Но я вовсе не хочу пить…

— Выпейте, если хотите узнать свою судьбу!

Нарышкина нерешительно взяла бокал, поднесла его к губам. Сама удивляясь собственной покорности, отпила немного. Вино было очень странным, ей прежде не приходилось пробовать такого. В нем был привкус полыни и тимьяна, душистых осенних яблок и чего-то едва уловимого, давно забытого. Мария Антоновна вспомнила свое далекое детство, родительское имение под Краковом…

Старая гувернантка, внимательно вглядевшись в лицо Марии Антоновны, отвернулась, подошла к столу и бросила в пламя свечи щепотку какого-то серебристого порошка. Огонь вспыхнул ярче, выбросил сноп разноцветных искр. В комнате запахло пряно и волнующе — осенним полем, ночным садом, таинственным лесом…

И мадемуазель д’Аттиньи совершенно преобразилась. Куда подевалась старая гувернантка, приживалка и наушница? Перед Нарышкиной стояла высокая, властная, сильная женщина. Что же до возраста — она могла быть и молода, и стара как сам мир.

— Услышь меня, госпожа, услышь меня, повелительница! — заговорила женщина в черном высоким, сильным голосом. — Услышь меня, Геката, обутая в красное, повелительница перекрестков, дочь Аристея! Услышь меня, владычица лунного света! Ты, бегущая по земле, не приминая травы, ты, рыщущая в темноте, преследующая свою добычу в ночи! Ты, блуждающая среди могил, трехликая, змееволосая! Услышь меня, Геката, матерь тьмы, повелительница колдовства! Заклинаю тебя черной собакой, черным вороном, черной змеей!

Произнося эти дикие, кощунственные слова, мадемуазель повернулась к гравюре, словно бы обращалась к изображенной на ней женщине. И та преобразилась, как будто вышла из деревянной рамы и поплыла в сгустившемся воздухе полутемной комнаты — поплыла к изумленной Нарышкиной…

Мария Антоновна забеспокоилась, приложила ладони к вискам: голову внезапно словно сдавили железными обручами, в ней нарастала тяжкая, мучительная боль. Сильный и звучный голос француженки заполнял комнату, как прибывающая невская вода во время наводнения, ввинчивался в голову Нарышкиной, раздражая ее и мучая…